Великое переселение народа. Самоходы из Расеи: крестьяне в эпоху массовых переселений

Во второй половине девятнадцатого века, после отмены крепостного права, крестьяне России, обезземеленные в результате реформы, или продавшие свои земельные наделы, имели возможность, в поисках лучшей доли, отправиться на окраины страны. Много было не занятых, свободных земель за Уралом, в Сибири. Собирали ходоков и отправляли за каменный пояс разузнать, разведать есть ли землица там, можно ли на ней хлебопашествовать. Выбирали от общества самых смелых, дотошных и мудрых, поживших на свете, крепких духом и телом, стариков. Шли они в лапотках, в холщовых по колена рубахах, с котомкой за плечами. И год и два уходили на этот поиск. Снимались крестьяне с насиженных мест и отправлялись хоть в разведанные, но неизвестные места.

После продолжительного и мучительного путешествия переселенцы оказывались в Сибири, в ближайшей к каменному поясу, Томской губернии. В отличие от истощенных и малоурожайных наделов в центральной части России, здесь они могли занять до сих пор не обрабатываемые, густо заросшие травой поля. На первых порах, добравшись до Бийского уезда, переселенцы останавливались в селах, расположенных неподалеку от города. Жители этих сел, приехавшие сюда раньше, неохотно принимали новых поселенцев. Освоенные ими земли под пашню и выпаса для скота, позволяли им жить безбедно и продолжать расширять земельные наделы. Приехавшие переселенцы вели поиск не занятых земель.

Так в семидесятых годах прошлого века, в селах Смоленского уезда - Камышинке, Сычёвке, Новотырышкино, появились переселенцы из Ярославской и Владимирской губерний.

Это были многочисленные семьи Вязниковых, Копыловых, Скосыревых, Пастуховых. Все они на новом месте получили маленькие наделы неудобных и малопригодных для пашни земель. Тутошние жители считали себя хозяевами. «Наши предки, - говорили они, - еще при царице Екатерине, земли эти заняли». Жители, мы, что ни на есть коренные. Хмурясь, злобились на незваных гостей, что пожаловали из-за Каменного Пояса, оседали на недальних землях, основывали поселения. Им-то препоны чинили, вместо помощи. В страдную пору принимали поденщиками за медные гроши, да пустыми щами потчевали. Это принудило приехавших поселенцев отправиться дальше на поиски не занятых, свободных земель. Так они оказались в горном крае и обосновали село Усть-Муту в двенадцати километрах от села Черный Ануй.

Просвещение в стародавние времена в России заключалось в приобщении к чтению церковных книг, других, светских не было. Никон, только что, ставши патриархом - главой православной русской церкви решил исправить ошибки, вкравшиеся в церковные книги. Ошибки были не очень существенные, как, например, при написании имени Христа в книгах писалось Исус, а следовало писать Иисус, при складывании пальцев руки для свершения символа крещения было из двух сложенных вместе перстов, а следовало из трех. Эти ошибки допустили переписчики книг. Церковники противились тому, чтобы люди носили платье нового, европейского покроя, брили бороды. Таких людей называли беззаконниками, отступниками, величайшими грешниками, достойными отлучения от церкви, по указанию Никона стали исправлять ошибки, заново переписывать церковные книги. В 1655 году была напечатана первая исправленная книга "Служебник церковный". Еще в 1654 году церковный Собор утвердил устранение ошибок.

Не согласившиеся с решением Собора, не захотевшие даже читать безбожную книгу "Служебник церковный", почли, что православная вера погибла. Они называли себя староверами, не ходили в те церкви, в которых справлялась служба по новым книгам, не желали пить, есть с никонианами из одной посуды.

Церковный раскол положил начало ухода староверцев из мира (общества) в отдаленные места, труднодоступные, в леса, где устраивали скиты, создавали монастыри. Покидали насиженные и обжитые места, уходили в Вернее Заволжье. В заволжском Верховье Русь исстари уселась по лесам и болотам. Туда еще не проникло никонианство. По большим и малым рекам, по реке Керженец понаставили поселений, монастырей, скитов. Судя по выговору и наречиям, там сохранились древние русичи, свято хранящие православную веру. Однако и сюда проникали никонианцы. Отсюда они русичи, православные старообрядцы уходили на восток, за Каменный Пояс.

В восемнадцатом веке они появились в предгорьях Алтая, искали Беловодье, сохранив в душе чувство веры, и благочестие. В восемнадцатом веке старообрядцы с Керженца устраивали скиты по рекам Чарышу, Куяче, Аную.

Еще до приезда Вязниковых и других новоселов в Усть-Муте появились старообрядцы. Считая себя праведными поклонниками истинного бога, с большим упорством соблюдали каноны религиозных обрядов. Отличались они воздержанием и аскетизмом в быту. Безделье и ничегонеделание осуждалось. Они не признавали стремление официальной церкви обогатиться, завладеть землями, поддерживать единовластие самодержавия. Были против того, чтобы дворяне, князья передавали земельные участки, свои вотчины "на помин души" монастырям, церковным общинам. По их мнению, церковь не должна обогащаться, ее служители главное внимание должны уделять верующей пастве, отдавать время молению, чтению псалмов, праведному труду.

Преклонение перед всевышним, раскаяние и очищение души нужно производить в уединении, в обособлении от мира. В одиночестве, сокровеннее молитва, душевнее обращение к богу, открытее страдания страждущего. Старообрядцы упорно трудились, возделывали пашню, содержали скот, возводили дома.

Первым в долине по реке Ануй появился Пастухов Каллистрат. Он приступил к строительству избы для_жилья.. К выбранному месту подвозил срубленные тут же неподалеку на склоне горы, лиственные деревья. Из них складывал сруб. Первоначально, опасаясь местных г/ аборигенов, приезжавших со своих стойбищ посмотреть, чем он занят, Каллистрат на ночь уезжал через гору в село Белый Ануй. На следующий день приезжал и видел: сруб разобран, бревна растащены в разные стороны. Собрав сруб и добавив к нему еще два-три бревна, на ночь уезжал. Так продолжалось до тех пор, пока строительство избы не было закончено полностью.

Затем к нему добавились новые поселенцы, Снегиревы, Рехтины, Фефеловы, Гладковы - это были старообрядцы. Они поставили добротные дома из кондового лиственного леса. По устройству домов, образу жизни, верхней одежде, обуви можно было видеть, что прибыли раскольники из-за Урала, из верхнего русского Заволжья. Там издавна считалась Русь, где русичи кормились трудом да умом. Мужики ходили летом в сапогах, зимой - в валяных катах

Верхнее Заволжье славилось густыми лесами, где были размещены малые поселения, застроенные пятистенниками. Земли были подзолистые и малоурожайные, хлеба на целый год не хватало. Не пошли мужики в другие места кормиться топором, а занимались рукоделием у себя дома. Бондарные работы - кадки, ушаты, ведра, лопаты, ковши, короба, ложки. Транспортный товар - телеги, сани, колеса - все это делалось умельцами лесного края и по рекам вывозилось на продажу. Среди этих лесов не мало было раскольников-старообрядцев по скитам и общинам, приютившим религиозных страдальцев. Вместе с крестьянскими семьями, наслышанными о земельном приволье в Сибири, перебирались туда и сторонники старообрядства.

Выработанный вековой опыт преодолевать трудности и невзгоды, помогли приезжим людям быстро приспособиться к новым условиям. Народ смышленый и досужий по большим ручьям устанавливали мельничные колеса, дикий камень обращали в жернова. Свято блюли приехавшие и пришедшие на новые места законы православия и старообрядчества. В каждом старообрядческом доме отводилась небольшая комната для моления. В ней вывешивались иконы, устанавливались подсвечники для свеч, устраивались полочки для богослужебных книг. Эта комната с единственным небольшим окном тщательно отделывалась, постоянно содержалась в чистоте и опрятности. В ней не ставились столы и лавки, молебны совершались коленопреклоненно.

Несказанно рады были переселенцы природным богатствам нового места. Не тронутые плугом, или сохой пахотные земли. Разнотравье на покосах, усыпанные цветами луга и выпаса для скота. Обилие рыбы в реках и ручьях, склоны гор покрыты лесом и кустарником. Правда, непривычны были для россиян крутые косогоры каменистых гор, бурные потоки рек, местами узкие ущелья между гор.

Ко всему не обычному люди привыкали, без устали благоустраивали жизнь. Строили дома, распахивали поля, выращивали хлеба, огородные культуры. Научились использовать съедобные растения дикой природы, заготавливали кедровый орех, ставили пасеки. Посевы льна и конопли давали семена и волокно. Из семян получали растительное масло, волокно использовалось для прядения и ткачества. Вытканное полотно шло на одежду и хозяйственные нужды. Вытканные

холсты отбеливали под яркими лучами солнца по весне, расстилая их на выбившейся траве. Красили, используя местные красители: кору деревьев, кустарников, стебли, ягоды и корни растений, обрели опыт закреплять краски.

Нет подлинных сведений о том, в какой Российской губернии проживали Вязниковы до переселения их в Сибирь. Сама фамилия отличается от тех, наиболее распространенных фамилий, образованных от имен, профессий, названий населенных пунктов и других наименований. В прошлом столетии обычно на обращение "Чей же ты будешь?" мужчины отвечали, например "Афанасьев сын Иванов", так понятие сын Иванов постепенно превратилось в постоянную фамилию для последующих потомков. Прозвища, метко отражавшие какие-то, качества человека, закреплялись за ним, его потомством, как фамилия.

Вместе с Вязниковыми из России в Сибирь перебрались Скосыревы. Все мужчины, которых я знал лично, отличались горделивостью, твердостью характера, неуступчивостью. Возможно, эта фамилия произошла от слова - скосырь. В давние времена на Руси слово скосырь означало щеголь, а позднее к этому прибавилось понятие надменный, недоступный, нагловатый человек.

Состоявшие в родстве с Вязниковыми Копыловы переселились вместе с ними на Алтай. На моей памяти дед Степан, проживший около ста лет, был непревзойденным мастером делать телеги, сани, кошевы и другой немудреный инвентарь. Видимо он унаследовал это умение от родителя и деда. В верхнем Заволжье, откуда предполагается, они выехали, такое мастерство не только было в почете, но и кормило семью мастера. Об этом крае пишет писатель прошлого века П. И. Мельников: " леса заволжанина кормят. Смолу с дегтем сидит, сани, кошевы делает, а заплатив попенные, рубит лес в казенных дачах. Бревна, брусья, шесты, дрючки, слеги и всякий другой лесной товар -везет на базар, на ближнюю пристань на Волге. Живет заволжанин хоть в труде, да достатке. " Фамилию свою Копыловы унаследовали от деревенского прозвища копыл - деталь от кошевы или саней.

Как объяснить происхождение фамилии Вязниковы? Тот же писатель в своей книге "В лесах" написал:"В лесистом Верхнем Заволжье земля холодна, неродима, своего хлеба мужику разве до масленой хватит, и то в урожайный год. Как ни бейся на надельной полосе, сколько страды над ней не принимай, круглый год трудовым хлебом себя не прокормишь. Другой на месте заволжанина давно бы с голода помер, но он не лежебок, человек досужий. Чего земля не дала, умением за дело взяться берет. Не побрел заволжский мужик на заработки в чужедальнюю сторону, как сосед его вязниковец, что с пуговками, с тесемочками и другим товаром кустарного промысла шагает на край света семье хлеб добывать. Не побрел заволжанин по белу свету плотничать, на реке, Волге бурлачить. И дома сумел он принять за выгодный промысел..."

Географическое понятие вязниковец наводит на мысль о том, что это географическое название послужило основой для образования фамилии. В современной Владимирской области расположены два небольших, но древних города Вязники и Ново Вязники. Фамилия Вязниковы созвучно с названием городов.

Предположительно в 70-х годах вместе с немногими соседями Вязниковы двинулись в путь из Заволжья в Сибирь. Собрали небогатый скарб, инструменты по плотничному делу, непортящиеся в пути продукты. Что можно продать продали на месте, заранее заготовленный промыслом ходовой товар на базаре. Накопленные и вырученные от продаж трудовые деньги, крепко завязав, упрятали куда подальше. Заготовили то, что можно было использовать в пути на питание. Попрощались с остающимися сельчанами, усердно помолились Николаю-Угоднику, своему заступнику, покровителю и отправились в путь.

Добрались до г. Нижнего Новгорода речным путем от него поездом по железке до города Арзамас, затем на Казань, Екатеринбург, Курган, Петропавловск, Омск, Ново-Николаевск, Барнаул. Здесь заканчивался железнодорожный путь. До Бийска рельсы еще не были проложены.

Проезжая по просторам Сибири, выбравшиеся из лесных, часто заболоченных мест,
переселенцы дивились необычному пейзажу. Удивлялись сухости климата, казавшейся
необозримой степи. В сердце закрадывалось сомнение в полезности предпринятого переезда. Как
можно в сухой безводной степи жить? Из чего построить жилье, как содержать скот, выращивать
хлебушко? С грустью вспоминали родные места. В разговорах проскальзывали нотки сожаления и раскаяния.

Много часов кряду движется поезд по одноколейному пути и не пересек ни одной речки, ли одного ручейка. Не видно ни деревьев, ни кустарников. Редко в отдалении маячат небольшие березовые колки, а теплый ветерок колышет волнами степные ковыльные растения.

На шестые сутки езды на поезде, переехав по мосту большую реку, приехали в Барнаул.

Осмотрелись. Станция на холмистом, песчаном возвышении. Внизу город, а за ним на высоком яру сосновый бор. За рекой, которую только что переехали, просторная пойма и луга.

Побывали в торговых рядах, на торговой площади. Увидели товар совсем не тот, каким торгуют в России. Удивились, увидев мешки, насыпанные до верху, отборной, крупной, что горох, пшеницей. Пудов по шесть будет каждый куль. Многие продают выделанную кожу, крепкую, скрипучую в руках. Нигде ни увидели в продаже лаптей. Видно не в моде они здесь. Продаются телеги, сани, дуги, хомуты. Возвращались на станцию в приподнятом настроении: жить здесь можно, надо поскорее добраться до места и браться за дело. Проходя мимо большого кафедрального, выполненного из камня, собора, приостановились, поснимали шапчонки, перекрестившись, низко поклонились. Благодарили Николая-заступника за удачное путешествие, прося дальнейшего заступничества.

Решили продолжать путь до Бийска своим ходом. В торговых рядах долго присматривались к лошадям. Осматривали ноги, копыта} подняв верхнюю губу, рассматривали зубы, определяли в каком возрасте, не стара ли, неожиданно взмахивали рукой перед глазами, не слепая ли. Наконец, лошадь была куплена, телега и упряжь тоже. Небольшую поклажу погрузили на телегу, посадили детей и отправились в путь.

Труден был путь, люди устали от бездомной путевой жизни. Всматриваясь в жизнь местных людей, находили, что жить можно. Радовали взор сосновые леса, перемежающиеся с просторными открытыми полянами, плодородные черноземы, высокие травы. С высоких холмов открывался вид поймы большой реки Оби, величаво катящей крутые волны. Белесый простор высокого неба, опирающегося на далекий горизонт. Около дороги встречались большие полосы крестьянских посевов, отливающие изумрудом еще не зреющих хлебов. Шли крестьяне рядом с полосой, проводили раскрытой рукой по макушкам стеблей, цокали языком, восхищались. Не видели они на своей родине таких больших полей под хлебом, не видели такого обильного солнца над ним.

Местами останавливались на дневку, добывали пропитание, ловили в реке рыбу. На прежнем месте жительства рыболовство было жизненно необходимым занятием. Умели ловить, умели готовить рыболовные снасти. Этот опыт пригодился теперь и спасал людей от голодания. Через две недели с увала путники увидели г. Бийск. Бийский уезд, куда они переселялись, был обширным. Местные власти определили для поселения Смоленскую волость. Скорее хотелось добраться до конечного пункта.

Опять в путь. Переправились через две реки: Бию и Катунь. Первым на пути село Катунское, вторым - Смоленское. Большое богатое село, застроенное хорошими домами, здесь волостное управление. На горизонте просматриваются горы, начались холмистые предгорья. В разгар лета прибыли в село Сычевку, в котором местными властями предписывалось разместить новоселов. Село расположено на берегу реки Песчаная. Место понравилось новоселам. В этой деревне, переехавшие из России Вязниковы осели ненадолго. Эта деревенька была основана крестьянами, отселившимися от села Смоленское. Когда-то Смоленское считалось пограничным селом. В нем селились семьи солдат, служивших в Бийской крепости. Свое название, оно получило от иконы Смоленской Богоматери, которой священнослужитель благославлял солдат, отправляющихся в боевой поход. Всем хороша была Сычевка: тучные земли, равнинные луга, хорошие пастбища. Неподалеку на горизбнте виднелись горы, они манили людей своей неизвестностью. Увеличивалось население Сычевки. Семьи старожилов разрастались, из них выделялись молодые, им тоже требовались земельные наделы. Лучшие земли община отводила для старожилов.

Семья Ефима и Дарьи Вязниковых жили в большой избе, крытой дранью. Скот содержали в пригонах и хлевах. Хлева строили из таловых кольев, оплетали их прутьями, обмазывали глиной, свежим коровяком1," огораживали плетнем. Такие постройки не долговечны, требуют постоянного ремонта и обновления. Поблизости не было леса, не из чего строить, нечем зимой топить печи. Зима-то здесь сибирская с крепкими морозами и частыми метелями-вьюгами.

Каждую зиму из горной местности проезжали через село мужики, чтобы купить в степи хлеб, зерно, холст, хозяйственный инвентарь, да мало ли что надо горному жителю. Из бесед с ними сычевцы узнавали о жизни в горах. И все более склонялись к тому, чтобы самим переехать на новое место жительства. Хлеб выращивать, скота разводить там можно. Лес растет повсеместно. Для людей не так давно покинувшим лесные места России, увидеть неподалеку лес было неистребимым желанием.

Ефим и Дарья долго колебались. Уж слишком не привычны для них горы. Как по ним можно проехать, не перевернув телегу и поклажу на ней? А можно ли среди гор посеять и вырастить хлеб? А пасти скот на горах, растеряешь его.

Если не уезжать, оставаться на месте, надо строить новый большой дом. Старшие сыновья уже в таком возрасте, что время самим заводить семьи. Поразмыслив, решились переезжать. К переезду подготовились: насыпали в мешки семенного зерна пшеницы, ржи, ячменя, намололи муки. Запасли продукты питания - насушили сухарей, напекли хлебов. Изготовили прочные сани, а на них поставили плетеные короба.

В конце зимы 1900 года отправились в путь. Из Сычевки продвигаясь вверх по течению реки Песчаной, доехали до села Карпово. Затем по малообжитым местам через сёла: Чегон, Черный Ануй и далее по Яконурской степи до Кырлыкского перевала, спустившись с которого, достигли села Абай. Долина реки Абай просторна, за рекой луга. По весне склоны гор, обращенные к солнцу, быстро освободились от снега, сбежавшего с них ручьями. Однако зеленая трава на них долго не появлялась, морозные ночи задерживали развитие растений.

За рекой на лугах и болотах талая вода разливалась по низинам, образуя озера и озерки. Появились перелетные птицы. То серые журавли, высоко поднимая ноги, бродят, выискивая зазевавшуюся рыбешку. То их собрат журавль-красавка гордо вздымает свою головку, украшенную ниже глаз белыми перьями. Над луговинами быстро со свистом пролетают утки-кряквы, чирки-свистуны, красноголовые нырки. Богата и разнообразна пернатая рать. Украшением птичьего мира является лебедь-кликун, останавливающийся здесь на кормежку и короткий отдых. На еще не просветлевшей воде, на фоне пожухлой прошлогодней растительности, проплывают белые, как будто, только что вымытые, с блестящими черными клювами, большие птицы. Это лебеди.

Великолепие природы, живописные пейзажи, возможность заняться строительством жилья, разведением домашнего скота, дружелюбие местных жителей - все привлекало приехавших. Расспрашивали сельчан о посевах хлебов, об огородничестве. Не очень утруждали себя абайцы хлебопашеством. Больше уповали на разведение скота, а хлеб привозили со степи, или из Уймонской долины. Поздние весенние заморозки задерживали, а то вовсе губили посевы. В первую весну Вязниковы посеяли три десятины, привезенными со степи семенами пшеницы и ярицы. Хлеб не вызрел, погубили заморозки. Не понравились высокогорные степи не пригодные для выращивания пшеницы, огородных культур.

Переехали в Усть-Муту. Поля еще не тронуты плугом, земли целинные, не истощенные. Здесь хоть не так как в Сычевке, но все-таки зерновые вырастают и успевают вызревать.

Речная долина по Аную по-своему красива и привлекательна. Она не широка, окружена горами. С ранней весны и до осени заречная гора украшается цветами полевых трав и кустарников. Со склона горы сбегают узкие полосы щебенчатых гряд камня. Под защитой этих гряд и вдоль их обильно растет рододендрон. Местные жители зовут его маральником. В конце апреля и начале мая бутоны этого кустарника раскрываются яркими розовыми цветами. Целая гора цветов возвышается над селом. Особенно красива она в утренние часы весеннего дня. Солнце, поднявшееся над горизонтом, первыми своими лучами заставляет искриться капельки росы на лепестках цветов, усиливая их розовую яркость. Кажется, вся гора мерцает маленькими огоньками. Отцветает маральник, появляются соцветия бутонов бадана, можжевельника, шиповника. В ложбинах между склонами расцветают огоньки (жарки), пионы (маралий корень). И так все лето до самой осени.

Луг в пойме реки Ануй покрывается желтыми лютиками, цветущей мать-и-мачехой, одуванчиками, конским щавелем, заячьими пучками. На возвышении, на увале еще больше и ярче-краски цветущих растений.

Берега реки дали приют раскидистым ветвям тальника, черемухи и боярки. Эти деревья украшали пейзаж белым цветением, а по осени полезными ягодами.

Это место привлекало людей удобством рельефа. К Аную стекали из окрестных логов небольшие речушки - Келей, Диктень, Марчита. По средине небольшой долины возвышался холм. В окрестных логах росли лиственные леса, местами березняки. В речках водилась рыба, а в леса.\ промысловые звери, птицы. В те времена рано по утру, или на склоне дня, выйдя из дома можно было услышать, доносившийся с горы рев марала или козла - курана, а весной токование тетеревов. На закате лета, ранней осенью над долиной раздавались клики журавлей. Они летели свое# незримой дорогой с милого севера, давшего им потомство, на спасительный от стужи юг. Полутораметровым размахом крыльев обмахивали они болотные травы, на прилегающих к реке бугорках, приземляясь на кормежку и отдых. Просторная луговина вся занималась прилетевшими птицами.

Первой весной, получив надел земли, вспахали пашню и посеяли четыре десятины ячменя я десятину пшеницы, семенами, купленными у жителей Черного Ануя. Занялись строительством, л течение года поставили две избы: одну в деревне, другую в местечке Марчитенок, на заимке.

Старший сын Егор женился, дочь Мавра вышла замуж, зять Петр Сидорович помогал строить. Возмужали сыновья, Иван, Хрисан, подростками стали Гавриил, Ефрем. В полуверсте от заимки рос хороший строительный лес - лиственница в возрасте 80-лет. Валили деревья, готовили из них бревна и вывозили к месту строительства. Петр и Хрисан распиливали бревна на плахи доски, тес, столярные работы выполнял отец Ефим. Невысокого роста, широкоплечий, с острыми голубыми глазами. По складу характера это был человек очень подвижный, неуемный. Торопливые движения и сообразительность позволяли ему много сделать. Требовательным и строгим был к сыновьям. Все работы начинались рано утром и заканчивались вечером. Об этой черте его характера, его главенствующей роли в ведении хозяйства и налаживании быта, рассказывал зять - муж Мавры Петр Яковлев. Расторопность тестя была видна во всем. Он не терпел лени и медлительности. Его распоряжения выполнялись без возражения и бегом не только подростками, но и взрослыми.

Старший сын, - говорит Петр Сидорович, - запросился идти в отдел. Отец ему говорит: «Многого из хозяйства тебе выделить не можем, а с малым как ты будешь жить, ни поле вспахать, ни избу поставить». Вот поставим большой дом для всех, начнем дома ставить всем сыновьям,; первый дом поставим тебе - старшему из братьев. Егор согласился и не заводил речь об отделе.

Дружная,-большая семья^прердолевая трудности и лишения, упорно работала, обустраивав свою крестьянскую жизнь. Трудностей было много - не хватало лошадей, чтобы ускорить вывоз леса на строительство дома. Подряжались выполнить любые работы у соседей, только бы заработать деньги, или взять лошадь на два - три дня работы. Требовалось подновлять одежду, обувь, на это шли кожи, овчины, выделанные в домашних условиях.

В течение двух лет заготовили все для строительства дома и амбаров. Лес, уложили на слеги для просушки, напилили досок, теса, обрезного леса и тоже уложили в клетки сушить, приготовили материалы на столярные работы. Только на третий год наняли плотников ставить дом. Они возвели его быстро. Крестовый дом получился большой, под тесовой крышей - шатром, с большими светлыми окнами, украшенными ставнями и нарядными наличниками. Верх окон выполнен полукругом. Под домом просторный подвал. Не одни Вязниковы ставили дома в Усть-Муте. Приехавшие переселенцы не могли купить какое-то жилище, его просто не было. Брались за строительство. Многие торопливо ставили избу, покрытую корой лиственницы на два ската, не имея ни сил, ни средств на строительство дома. Другие возводили хорошие дома. Братья, Шестаковы, Шипулины, Шадрин Филимон, Черемнов Ефим построили крестовые дома с надворными постройками. Особенно выделялся дом Немцева, который жил состоятельно, занимался извозом, вел торговлю. Дом возвышался на пригорке в центре села, стоял на высоком фундаменте, блестел остекленной верандой, раскрашенными наличниками окон и фигурно изготовленной из жести дымовор трубой над крышей, В годы раскулачивания этот дом был разобрн и вывезен в село.Солонешное. Центральное село района к которому относилась в то время Усть-Муга.

Старообрядцы, укоренившиеся в селе, приступили к строительству молельного дома. Признавая излишествам, украшении церкви ненужными, не угодными богу, возвели простой храм, покрытый тесом на два ската. Над храмом возвышался крест.

Православные, при участии Черноануйской церковной общины тоже построили церковь, поставив ее на самом видном месте, на возвышении в центре села. Она хоть и выгодно отличалась от старообрядческой церкви и своей колокольней, и колокольным звоном и своим возвышением на высоком фундаменте, но не выглядела богатым храмом господним.

В небольшом селе две церкви. Они в какой-то мере удовлетворяли духовные запросы населения, влияли на формирование человеческой морали и нравственности. Обращаясь к богу в молитвах и покаяниях, прихожане ограждали себя от греховных бесчестных поступков в быту и в жизни. Не позволяли бесчинств в обществе, во взаимоотношениях с соседями и людьми вообще.

Здешним жителям не очень известны были законы государственной власти, а вера в бога, совесть держали людей в чести и праведности. Превыше всего в людях ценились совесть, порядочность, честность. Если кто-нибудь из сельчан утрачивал эти качества, он терял уважение сельчан, не приходил на сходы, не обращался с просьбами и жалобами, подвергался осмеянию. Только труд был постоянной заботой жителей этого края. Возделывание поля, уход за скотом, охота на промысловую дичь, благоустройство усадьбы, заготовка диких плодов и ягод - все это постоянно на свежем воздухе, в окружении первозданной природы. Летом благоухающей медоносными травами, зимой бодрящей легким морозцем - позволяли человеку быть здоровым телом и духом.

Вольная жизнь, стремление отыскать лучшие места для приложения своих сил, делали поселенцев смелыми, непоседливыми, удачливыми. Церковные законы-ревнителей старой веры запрещали курить табак, выпивать спиртное, пить и есть из одной посуды с "мирскими". Соблюдение опрятности и чистоты в быту каждодневно действовало на здоровье, укрепляло его, позволяло вырастать могучим натурам. Старовер не пил вина, не курил табаку, чай пил только из корней целебных трав. Маралий корень, бадан, красный и золотой корень, кипрей придавали чаю ароматную крепость и целебную силу. Люди сразу обратили внимание на блестящие крупные темно-зеленые листья бадана. Они растут кучно, образуя развесистые бордюры на выступах скал и камней. Из черных прошлогодних листьев стали готовить чай. Отмоют в холодной воде, в закрытой посуде с добавлением меда томят, высушивают. Хранят в плотном мешочке в сухом месте. Бадан обладает вяжущим противовоспалительным свойством. Порошком из корня можно засыпать раны.

Историки, побывавшие на Алтае в прошлые времена и познакомившиеся с русскими жителями пишут: "Здесь в горах, в окружении могучей и чистой природы, и человек должен вырастать на иных дрожжах. Население крупное, рослое, атлетического сложения".

Горы с их скалистыми защитами невеяьно-внушали им бесстрашие, смелость, отвагу. Лишь горный климат и привольная жизнь, которым не известна безысходная гнетущая нужда, могут создавать таких молодцов.

Такими натурами в Усть-Муте были: Рехтины Кондратий, Василий, Кондратий младший, Силантий, Фефеловы Гавриил, Леонтий, Михаил, Снегиревы, Гуляевы и другие.

Бывало летом на праздничных сходках, на полянке, молодые парни и мужики затевали игры в лапту, борьбу на поясах. Никто не мог одолеть Рехтина Силантия. Он, взявшись за пояс обеими руками, отрывал противника от земли и укладывал его на лопатки, при этом бережно, чтобы не покалечить смельчака.

Сельчане не помнят случаев вражды, недоброжелательности, неуважительного отношения между людьми на религиозной почве. Старообрядцы и мирские православные мирно уживались друг с другом, а взаимопомощь были явлениями частыми.

Мой отец и Василий Рехтин в одно время выделились из семей и стали хозяйствовать самостоятельно. Ни у одного из них не хватало лошадей, чтобы впрячь в плуг для пахоты. Они в течение двух лет объединялись, чтобы пахать поле весной и осенью.

К 1910 году семья Вязниковых завершила обустройство своего хозяйства. На главной улице села стоял крестовый дом, тут же в ограде, напротив входа в Дом просторная изба с русской печью и большим семейным столом. В этой избе выпекались хлебы, готовились обеды, здесь же Дарья Мироновна кормила многочисленную семью. В доме устраивали праздничные угощения и приемы

гостей. Усадьба была хорошо спланирована: дом фасадом выходил на улицу, в палисаднике цвели черемуха, маральник, акации, зеленело несколько Кедёрок. Вдоль ограды с соседом тянулись амбары. С южНой части стояли просторные" ворота, а неподалеку от них большое строение-завозня, куда зимой составлялись телеги, а летом сани, розвальни, кошевы, здесь же стояла жнейка-косилка, молотилка, веялка. С тыльной стороны усадьбы стояли дворы для скота, притоны, сенник для завоза кормов, а за всем этим огород. За огородом начинался выгон, простиравшийся до самых склонов горы.

Как и обещал Ефим Иванович, по соседству был построен небольшой пятистенный дом тоже с амбаром и надворными постройками. Сюда поселилась семья старшего сына Егора с женой, Верой. Часть неразделенной семьи, жила на заимке в местечке Марчитенок. Это в трех-четырех километрах от села. Там же была размещена пашня под посевы зерновых культур. Всей пахотной земли было гектаров десять. Высевали главным образом ячмень, имеющий более короткий вегетативный период, выспевающий до осенних заморозков. Высевали овёс, скороспелые сорта пшеницы. Иногда пшеница не успевала вызревать до заморозков, и тогда теряла хлебопекарные качества.

Близь заимки на склонах гор, в логах, на лесных полянах заготавливали сено. Небольшими полосками сеяли лен, коноплю. Неподалеку ставилась пасека. Пчел содержали в ульях-дуплянках, изготовленных из цельного дерева. Мед брали сотами. Применение медогонки и более высокой культуры содержания пчел не знали.

Как и все крестьяне этих мест, вели полунатуральное хозяйство. Изо льна и конопли получали волокно, пряли, ткали холсты, шили одежду. Содержали много овец. Шерсть шла на валяную обувь, теплую одежду. Выделывали овчины, вырабатывали кожу. Зимой, обозом выезжали в степь, везли туда овчины, кожу, шерсть - продавали, или обменивали на хлеб.

Годы шли, члены семьи росли, мужали. Увеличивалось хозяйство, возрастала потребность самостоятельном хозяйствовании. Стали думать, как бы увеличить доходы, побыстрее управляться крестьянскими работами. Купили хороший плуг № 4 с большим широким захватом и регулируемой глубиной вспашки. Теперь вспахать десятину земли на хороших лошадях, за один день ничего ж стоило. Купили простейшую молотилку, так называемую "Брызгалку". Четыре лошади приводили в движение привод, через вал вращательное движение передавалось на колесо-маховик, последние через трансмиссию вращал обмолачивающий барабан, на него подавались снопы. Обслуживающк рабочие должны были ручными граблями убирать вылетающую из молотилки солому. Обмолот. шел быстро. Темп этому процессу задавал молотильный агрегат. За день обмолачивалась такая скирда снопов, на обмолот которой цепами уходила бы не одна неделя тяжелого ручного труда.

Обмолотив свой хлеб, принимались обмолачивать скирды других хозяев, зарабатывая на этом какие-то деньги. Несколько позднее устроили двое вместительных саней, погружали на них агрегат со всей оснасткой и выезжали на заработки в степные села. Возвращались перед весной, привозили заработанное зерно, деньги.

Здесь же неподалеку на правом берегу р. Ануй, принялись возводить мельницу. Это место. было удобным для установления водяного колеса. Забор воды в канаву из реки брался в таком месте, где выпадали незамерзающие ключи, что исключало промерзание воды в канаве зимой. Мельница ставилась около проезжего тракта, по которому жители горных сел везли зерно, закупленное в степных, предгорных районах и могли его размолоть здесь. Мельницу строили в кооперации с мастером Мухортовым. Он выполнял самые ответственные работы по изготовлен\ю мельничных агрегатов. Было связано два колеса на общем валу. На одно падала вода и приводила его в движение. Оно называлось водяным колесом. Второе находилось в помещении и с помощ V передаточного устройства вращало подвижный жернов.

Братья Вязниковы навозили бревен, напилили досок, построили мельничное здание, к водяному колесу желоб, построили канаву, подготовили водозабор. Чтобы выполнить вс». всей оснасткой и выезжали на заработки в степные села. Возвращались перед весной, привозили заработанное зерно, деньги.

Однако эти заработки оставались сезонными. Выделывая кожи в домашних условиях, накопили опыт кустарного кожевенного производства. Принялись за строительство хоть и примитивного кожевенного завода. Построили помещение, в нем разместили большие чаны для вымочки кож. Установили ворот и вальцы, через которые протягивались кожи. К зданию примыкало помещение, в котором дробилось дубье. Здесь был установлен привод. Лошадь вращала привод. Эти приспособления облегчали неимоверно тяжелый физический труд, ускоряли процесс выработки кож. Завод поставили за селом в устье речки Марчиты, на полпути от дома до заимки.

Здесь же неподалеку, на правом берегу р. Ануй, принялись возводить мельницу. Это место было удобным для установления водяного колеса. Забор воды в канаву из реки брался в таком месте, где выпадали незамерзающие ключи, что исключало промерзание воды в канаве зимой. Мельница ставилась около проезжего тракта, по которому жители горных сел везли зерно, закупленное в степных, предгорных районах и могли его размолоть здесь. Мельницу строили в кооперации с мастером Мухортовым. Он выполнял самые ответственные работы по изготовлению мельничных агрегатов. Было связано два колеса на общем валу. На одно падала вода и приводила его в движение. Оно называлось водяным колесом. Второе находилось в помещении и с помощью передаточного устройства вращало подвижный жернов.

Братья Вязниковы навозили бревен, напилили досок, построили мельничное здание, подвели к водяному колесу желоб, построили канаву, подготовили водозабор. Чтобы выполнить все эти работы нужно было упорно и повседневно трудиться. Отдыхать, себе позволяли только по праздникам и воскресным дням.

Дружная большая семья, жила по раз заведенному распорядку. Четверо женатых братьев со своими семьями жили вместе. Старшая сноха Вера Кирилловна была наиболее авторитетной и уважаемой. Свекровь и она поддерживали порядок в этом многосемейном доме.

Много времени, сил и труда отнимали посевы, выращивание льна и конопли. Вытеребленный лен расстилался тонким слоем на заранее скошенном месте. Подсушенные стебли собирали в снопы, вывозили под навес. Обмолачивали семена, стебли мяли и, освободив от кострики, получали волокно. Коноплю высушивали в снопах, составленных в кучи, затем вымолачивали зерна и замачивали в воде на 10-12 дней. Для замачивания использовали углубленные и расширенные ключи, или тихие заводи в реке. Вымокшую коноплю высушивали и мяли. Из лучшей конопляной кудели пряли на холсты, а оставшуюся кудель расходовали на изготовление веревок. Детям, подросткам поручали охранять конопляные снопы от потравы воробьями. Охранники не столько отгоняли птиц" от конопляных куч, сколько сами набивали рты ароматными семенами.

Долгие зимние вечера женщины сидели за прялками и самопряхами пряли кудель. После масленой недели устанавливали кросна и ткали холсты. Мужчины заготавливали лес, ремонтировали и изготовляли новый инвентарь - грабли, вилы, телеги, сани.

Занятые постоянным крестьянским трудом, приспосабливая свое хозяйство к новым условиям, втягиваясь в процесс товарно-денежных отношений, усть-мутинцы не очень вникали в события жизни России. Хотя некоторые из них прошли службу в армии, поучаствовали в русско-японской войне, побывали в больших городах и дальних странах.

Тягостной была солдатская служба в армии. Прошли времена, когда она продолжалась 25 лет, но и семилетний срок немаленький. Очень нужны были в крестьянском хозяйстве крепкие мужские руки хозяина, ушедшего на службу в возрасте 24-х лет и оставившего жену с двумя, а то и тремя детыми.

Отношения между странами в начале XX века складывались в зависимости от развития экономического уклада. Капитализм господствовал повсеместно. В одних странах он уже достиг стадии империализма, а другие еще не избавились от феодальных пережитков. Опередившим странам казалось не трудным захватить территории, или выгодные рынки сбыта у других. Стали возникать военно-политические союзы. Германия, Австро-Венгрия, Турция составили один союз, Россия, Франция, Англия - другой. Наибольшую активность проявлял первый союз. Готовя войну между этими союзами, правительства быстро увеличивали свои вооружения, формировали большие армии.

Не избежали надвигавшегося лихолетья мои родственники и земляки.

Александр Иванович Скосырев, белоануец Ивлев служили в армии в то время, когда в 1904 году Япония напала на Россию, на Дальнем Востоке. Храбро сражался Александр Иванович, но не избежал плена. В сражении под Ляояном вместе с другими ранеными солдатами был пленен. После войны вернулся домой. Сметливый человек много увидел необычного в Японии. Рассказы удивляли не только ребятишек, любивших послушать его, но и взрослых.

Перед надвигавшейся империалистической войной из семьи Вязниковых были призваны в армию четверо братьев:
Вязников Егор Ефимович 1882 года рождения
Вязников Иван Ефимович
Вязников Хрисан Ефимович
Вязников Гавриил Ефимович

Гавриил призванный в армию был зачислен в гребную команду. Пройдя обучение, овладел не только строевыми навыками, но и умением вести за собой солдат в бою. На фронте сражался храбро. Был назначен командиром отделения, а затем получил в подчинение взвод. За участие в боевых действиях и личную храбрость получил два георгиевских креста.

В учебной команде нелегко было крестьянскому парню. Шагистике и строевым упражнениям уделялось большое внимание. Беспрекословному подчинению и выполнению команд унтер-офицера надо было привыкнуть. Ранний подъем в 6 часов, и поздний отбой казалось, удлиняли солдатский день, изматывали, однако и укрепляли, тренировали тело, приучали преодолевать трудности. Маршей, бросков скорым шагом и бегом было пре достаточно. Уже через три недели взвод учебной команды был представлен на смотр ротному командиру. Похвалы, однако, не заслужил - подвела не слаженность в выполнении строевых упражнений, неуклюжесть, отсутствие.выправки и подтянутости солдат. Занятия продолжались. Только через шесть месяцев, после экзаменов произвели выпуск. Нескольким выпускникам присвоили звание младшего унтер-офицера, а остальным только кандидата на младшего унтер-офицера.

Из пребывания в учебной команде вынес не только военные знания, но и убеждения в том, что к солдату надо относиться не только требовательно, но и гуманно, заботясь о его хорошем боевом настроении. Этими убеждениями руководствовался строя свои взаимоотношения с подчиненными" на фронте.

Когда начались революционные брожения среди солдат, взводный всегда был вмест* 4 «ими. Его выдвигали в различные солдатские комитеты.

Мой отец Хрисан Ефимович мало и неохотно рассказывал о своей службе в армии. Да и я еще был недостаточно зрелым, чтобы расспросить его. Его однополчанин, Белоануец ПаЖЪмов Никанор в беседе со мной делился воспоминаниями об отце и о себе.

Служили мы с ним в артиллерийской батарее гаубиц. Батарея передвигалась на конной тяге. Вместе с пушками следовали парные повозки, нагруженные ящиками со снарядами. На марше и в бою часто приходилось на руках вытаскивать застрявшие орудия и повозки со снарядами. Батарея имела отделение разведки, возглавляемое унтер-офицером. В него были зачислейь! наиболее сметливые, смелые и быстрые в движениях солдаты. Нас с Хриской зачислили в это отделение. Приходилось много и быстро передавать донесения о разведанных целях. Чтобы разведать цель, выполнить приказ командира батареи надо было близко подобраться к немцам, а иногда ползти по пластунски к ним в тыл. Если командир спрашивал, кто пойдет добровольцем, мы с твоим отцом вызывались идти первыми. Надеялись друг на друга, крепко по-солдатски дружили. Если удавалось разведать позицию немцев, расположение артиллерии противника, скопление солдат на подходе к позиции и своевременно сообщить командованию на батарею, то получали благодарности и награды.

Батарея, в которой служили сибиряки, входила в состав 1 -й армии, которая в начале войны была не полностью укомплектованной и, не закончив сосредоточения, начала продвижение в Восточную Пруссию. Подошедшие Дивизии без промедления вступили в военные действия против Восьмой германской армии и разбили ее. Успех, однако, не был развит. И русская Армия была вытеснена из.Восточной Пруссии в районы Мазурских озер. Оборонительные бои в районе Мазурских озер были тяжелыми и кровопролитными. Русские войска удерживали позиции без достаточного обеспечения снарядами, патронами, вспомогательными средствами. Командующие Армиями генералы Самсонов, Ранненкампф руководили войсками не согласованно и бездарно. Стойкое сопротивление русских солдат спасало от разгрома союзников на Западном фронте.

О службе в армии, участии в первой империалистической войне, о солдатских подвигах Хрисана и Гавриила сохранились кое-какие сведения. Эти сведения были бы объемными, если бы их документы, боевые награды не были изъяты во время репрессий и арестов в печально известном тридцать седьмом году. Испуганные гонениями, бесконечными угрозами родственники и близкие им люди не смели хранить документы, записать на бумагу рассказы о пребывании на войне, о политических событиях того времени.

Егор Ефимович и Иван Ефимович - русские солдаты сложили свои головы на поле военной брани между государствами разных союзов, о которых они не имели никакого представления. Погибли в числе тех миллионов, не вернувшихся с войны, о которых неизвестно где покоится их прах, да были ли они преданы земле, как истинные христиане, погребенные под крестом, или свалены в общую кучу, зарытые землей. Уходя на службу царю и отечеству, уходя на войну, оставили дома, семьи, жен, матерей, детей, молящих бога о сохранении жизни, защитникам родины. Судьба неумолима - защитники гибнут.

19 век – это время, когда хозяйство и быт народов Европы менялись до неузнаваемости. Росли города, совершались научные открытия, все больше людей получали образование в школах. Изменилось и государственное устройство некоторых стран. Российская империя же оставалась страной, где еще существовало крепостное право, царская безграничная власть. Только со второй половины 19 века в стране ощущаются перемены. Российские крестьяне получили свободу, начались реформы в армии, в управлении, в суде. Сибирский край оставался далекой малоосвоенной территорией.

Только в 19 веке устанавливаются четкие границы, система управления в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке

Еще не все коренные сибирские народы были приведены под «высокую государеву руку». Чукчи, коряки, ительмены в большинстве своем пока не признавали царскую власть, ясак платили только по собственному желанию и то в обмен на подарки. Но государство определило их положение как инородцев- подданных его Величества.

С историей Сибири 19 века тесно связана деятельность Российско – Американской кампании, Компания сыграла огромную роль в формировании капиталов сибирских купцов. Вкладывая деньги в организацию пушного промысла на островах Тихого океана, купцы обменивали пушнину на китайский чай, который отправляли на продажу в Сибирь, Центральную Россию, Западную Европу. Освоение Аляски проходило очень тяжело и её пришлось уступить США в 1867 году за 7,2 млн. долларов золотом. Самая восточная часть страны ограничилась Тихим океаном.

Отдельная история связана с захватом реки Амур. Во второй половине 1840х годов в Приамурье были отправлены две исследовательские экспедиции. Инициативу по решение амурского вопроса взял в свои руки генерал – губернатор Восточной Сибири Николай Николаевич Муравьев. В своем донесении императору НиколаюI он указывал, что «Сибирью владеет тот, у кого в руках левый берег и устье Амура». Действия по захвату Амура начались в 1854 году, когда под личным командованием Муравьева в устье реки были переброшены батальон солдат и сотня забайкальских казаков. Часть прибывших войск немедленно отправились на Камчатку, где атаке англо – французской эскадры подвергся порт Петропавловский. Защитники порта в ожесточенном бою смогли опрокинуть вражеский десант в море и артиллерийским огнем отогнать вражескую эскадру. Россия закрепилась в низовьях Амура. С этого момента Россия столкнулась с интересами Китая, и Муравьев получил официальные полномочия на ведение переговоров с китайской стороной по поводу заключения нового договора о границах. Китай и Россия не были заинтересованы в проникновении на амурскую землю какого – либо третьего государства, поэтому подписали договор, согласно, которому левый берег Амура отходил России, а территории к востоку от реки Уссури признавались совместными владениями. В 1860 году эти земли признаются владениями России. Граница определялась на «вечные времена нерушимо». Главная заслуга в присоединении земель Северного Приамурья и Приморья принадлежит Н.Н.Муравьеву, удостоенному за свою деятельность титула графа Амурского.

К моменту заключения договоров с Китаем Приамурье и Приморье были заселены слабо, все коренное население не превышало 13 тысяч человек. Поэтому первейшей задачей правительства стало строительство опорных пунктов, привлечение в край русского населения и военных подразделений. В 1850 г. был основан Николаевск – на Амуре, в 1858 г. – Благовещенск и Хабаровск, в 1860 г. – Владивосток (с 1872 г. главная военно – морская база России на Тихом океане).

Первыми переселенцами на Дальнем Востоке стали забайкальские казаки, а в конце 19 века началось массовое переселение казаков из европейской части страны: донских, оренбургских, кубанских, терских, уральских. Первые крестьяне прибыли на Амур в 1859 г. в количестве 110 человек. Добираться приходилось по два – три года, часто останавливаясь в пути из-за болезней, непогоды, распутицы, в поисках заработка. А в 1880 г. рейсом парохода «Москва» было открыто морское сообщение между Одессой и Владивостоком.

Заселение края успешно продолжалось со строительством Транссибирской железнодорожной магистрали. Морские и железнодорожные перевозки позволили сократить время пребывания в пути до двух-трех месяцев, но участь переселенцев была по- прежнему полна лишений: большая скученность на судах и в вагонах, скудное и некачественное питание, болезни. В результате очень многие не добирались до места.

Общие результаты переселенческого движения на Дальний Восток таковы:

С 1861 по 1901 г. – 116616 человек, из них 81,8% крестьяне, 9% казаков, 9,2% неземледельческое население. К 1897 г. в Приморской области числилось 222856 человек, в Амурской области 120 880 человек.

Если освоение Сибири рассматривать схематически-отвлеченно, как, скажем, компьютерную игру «Цивилизация», то процессы, занимавшие десятилетия и столетия, окажутся только логически обусловленными ходами, необходимыми для перехода на следующий уровень игры: построение культуры.

Краткая эпоха завоевания Кучумова ханства сменяется историей первопроходцев, казачьей вольницы и служилых казаков, занявшей весь XVII век и оставившей по всей Сибири первые остроги. Некоторые из них со временем развиваются в города, которые становятся стартовыми площадками для экспедиций, изучающих присо­единенное пространство. Появляется его контур, он наполняется заводами, рудниками, ярмарками и поселками. Дольше всего внутри цивилизации вызревает культура. Если бы не Петр Павлович Ершов, уроженец сибирской деревни Безруково, написавший волшебную сказку о Коньке-Горбунке, то Сибирь не услышала бы собственного голоса до самого конца XIX века, когда здесь родились первые ­художественные произведения. Тогда же возник интерес к эпическим сказаниям коренных народов Сибири, в Томске открыт первый сибирский университет и политехнический институт, появились гимназии, реальные училища, газеты, журналы, музеи… Что же произошло? Цивилизация перешла на уровень культуры. Для этого потребовалось решить самую сложную задачу предыдущего уровня: наполнить Сибирь народом.

Буквицы истории

Гений Ломоносова, полагавшего, что в Сибирь следует отправлять «людей обоего пола, которые здесь в России напрасно шатаются или за преступления сосланы быть должны», вполне соответствовал духу XVIII столетия. Ссылка в Сибирь, начиная с Петра, на протяжении почти двухсот лет была главным способом «колонизации» края. Предполагалось, что сосланные или вышедшие на поселение по окончании каторжного срока останутся в Сибири навсегда, ну а уж там «новое место и новые обстоятельства обычай их переменят…». Этот рискованный прогноз не сбылся. «Принудительная колонизация» не сыграла в освоении Сибири главенствующей роли. Хотя ссылали широко, с размахом. Перечисляя категории сосланных на поселение или в каторжные работы, невольно ловишь себя на мысли, что перебираешь буквицы российской истории.

Стрельцы: после Стрелецкого бунта их было сослано так много, что в Сибири, как пишет Матвей Любавский в книге «Русская колонизация», «в это время не существовало почти ни одного острога, где бы не было сосланных стрельцов».

Казаки донские и запорожские: первые отправились в Сибирь после Булавинского бунта, вторые - после разгона Екатериной II Запорожской Сечи.

Пленные шведы: высланы в Сибирь в 1711 году за попытку бегства из определенного им места жительства в Казанской губернии. Среди них, кстати, был Филипп Иоганн фон Страленберг, страстно увлекшийся Сибирью, принявший участие в первой научной экспедиции, которая была предпринята сподвижником Петра ботаником Даниилом Готлибом Мессершмидтом, и составивший одно из лучших описаний Сибири того времени.

Староверы: в 70-е годы XVIII века Екатерина II выслала из Стародубских лесов раскольников, ранее бежавших из Мос­ковщины в Речь Посполитую. Их выселили на Алтай и на впадающую в Байкал Селенгу. Везде они обустроились наилучшим образом: до революции считались самыми зажиточными крестьянами Сибири и из-за крепких семей назывались «семейскими».

Поляки: не желавшие быть подданными Российской империи и с периодичностью раз в тридцать лет поднимавшие вос­стания…

Сосланные по политическим соображениям: первым был, кажется, Александр Радищев, путешествие которого из Петербурга в Москву закончилось поездкой в Тобольск. Позднейших трудно охватить: здесь и декабристы, и петрашевцы, и революционеры 1870-1880-х годов, затем - эсеры и социал-демократы всех мастей.

Беглые крестьяне: множество пойманных беглецов ссылалось в Сибирь в эпоху расцвета крепостного права (на рубеже XVIII и XIX веков).

Особой статьей следует считать сосланных «за продерзости»; указ, позволяющий помещикам ссылать своих крестьян за одну лишь видимость непослушания, вышел в 1760 году. Этими поселенцами были заселены местности по Барабинской ­степи до Томска.

В общем, как и указывал Ломоносов, Сибирь оказалась огромным мешком, куда можно было сбрасывать разные «беспокойные элементы». Даже крестьянские и мещанские общества по закону имели право сослать в Сибирь неугодных им членов деревенской общины или нарушителей городского спокойствия. В 30-40-х годах XIX века таким образом попало в Сибирь около 6 тысяч человек с семьями. Любопытно, что за это время чуть больше народу отправили в Сибирь и помещики: в общей сложности около 8 тысяч человек за все время царствования Николая I. Картина будет неполна, если из нее исключить преступников, ссылаемых за уголовные преступления, и каторжных, которых отправляли в рудники и на горные заводы за преступ­ления особо тяжкие. До 1760 года ссылка «на каторгу» означала отправку на каторжные работы в балтийский порт Рогервик; после «каторга» - однозначно Сибирь. По приговорам уголовных судов и распоряжениям местных властей в годы николаевского царствования было отправлено в Сибирь более 350 тысяч человек.

Тайные переселенцы

Тем не менее число людей, ссылаемых в Сибирь за мыслимые и немыслимые грехи, было во много раз меньше количества тех, что пробирались за Урал самостоятельно. Для кого-то Сибирь была синонимом изгнания и унижения, для кого-то, напротив, территорией свободы и самостояния. Как пишет Матвей Любавский, «каждая подушная перепись открывала в Сибири так называемых «прописных людей», не попавших в предшествующую перепись»: то были беглецы от рекрутчины, от крепостного права. Иногда беглые основывали в Сибири целые колонии, которые долгое время оставались неизвестными властям. Так, в недоступной части Бухтарминского края, известной под именем Камня, в горах возникло 30 поселков вольных поселенцев. «Каменщики жили тихо и смирно и лишь изредка в одиночку являлись в селения округа Алтайских заводов доставать себе соль». Они хотели вступить в китайское подданство, но в 1790 году объявили правительству о своем существовании и были прощены. История почти в точности повторилась через несколько десятков лет в Тарском округе Тобольской губернии, где долгое время тайно жила деревня Кириллинская, приписанная к Казенной палате лишь в 1860 году; в Томской губернии было множество деревень, о существовании которых местная администрация узнавала, только приступив к межеванию земли.

В чем тут дело? А в том, что уже в начале XIX века крестьяне средней полосы России стали ощущать нехватку земли. Павел I увлекся идеей переселения в Сибирь государственных кресть­ян, которых он именовал - в мечтах! - «государственными поселянами» и которыми предполагал заселить Сибирь, завести здесь правильное земледелие и скотоводство и настроить юфтевые фабрики (юфть - специально выделанная кожа. - Прим. ред.) для торговли с Китаем. Поселенцам обещано было 30 гектаров земли, орудия и семена, хлеб на полтора года и освобождение от податей на десять лет; но в силу ли убийства Павла или потому, что вопрос еще не назрел, он так и остался фантазией.

Однако с каждым десятилетием он становился все острее; его сначала не замечали, потом откладывали, но поток своевольных переселенцев в Сибирь не иссякал. За активное переселение крестьян на плодородные земли Южной Сибири стоял Михаил Сперанский, бывший ближайший советник Александра I, удаленный им из Петербурга на пост генерал-губернатора Сибири. Для него уже ясно было, что ссыльными этот край «не обнародить». Он сумел добиться для государственных ­кресть­ян права переселяться в Сибирь, но оно было сформулировано слишком общо и какого-то реального движения за собою не повлекло. Лишь в 1839 году правительство Николая I смогло предложить простую, выгодную и доступную программу переселения. Было создано Министерство государственных имуществ, глава которого, граф Киселев, велел организовать ряд мер по переселению крестьян в Тобольскую, Томскую и Енисейскую губернии. Переселенцам выдавалась безвозвратная ссуда деньгами, земледельческими орудиями и скотом и предоставлялась восьмилетняя льгота от податей и повинностей и трехлетняя - от рекрутчины. С переселенцев даже снимали недоимки по прежнему месту жительства. Всего за годы царствования Николая I в Сибирь переселилось, как говорили тогда, 32 тысячи душ: это оказалось в десять раз меньше, чем было сослано, и тем не менее эта мера стала несомненным успехом правительства. Все эти крестьяне устроились прекрасно на местах своего нового жительства. Данные, собранные в 80-х и 90-х годах XIX века, показывают, что поселки, основанные «киселевскими» переселенцами, достигли цветущего состояния…

Однако вопрос так и буксовал до самого освобождения крестьян и даже после него. Лишь с 1889 года, когда, по сути, были сняты все ограничения, число крестьян-переселенцев начало заметно расти: в 1892 году в ­Сибирь переселилось 84 200 крестьян, в следующем - 61 435, в 1896-м - уже 202 тысячи, в 1898-м - 206 тысяч, в 1899-м - 224 тысячи. Причиной переселения назывались обычно «невозможность существовать» и желание «работать на себя». В губерниях Центральной России крестьянский мир начал распадаться: не хватало то пашни, то выпасных лугов, то леса. Отхожим промыслом жило 2 миллиона человек.

«Роман» Геннадия Соловьева

Лет двадцать назад, когда я гостил у писателя Михаила Тарковского в деревне Бахта Туруханского района, вышел у меня любопытный разговор с охотником-промысловиком Геннадием Соловьевым. Он уважительно относился к писательству, но рассказы Тарковского о Бахте и ее жителях, казалось, не вполне его удовлетворяли. Ему бы хотелось увидеть нечто большее. Роман. Скажем, о том, как из России отправляют сюда, в Туруханский край, ссыльного. Какого-нибудь социал-демократа. Или нет, на социал-демократов Гене, пожалуй, наплевать. Лучше крестьянина. И вот мужик, пока тащится этапом, пока тащит баржу с переселенцами пароход, все думает, что непременно погибнет здесь, сгинет в пустыне, в холоде. А приезжает - и вдруг видит, что попал... на чудесную землю. Обильную, вольную. Леса - навалом, дичи - навалом, рыбы - навалом. Климат бодрый, здоровый. Люди сильные, свободные, не заезженные российской жандармерией, не загаженные. Только радуйся! Только живи! И он начинает жить... Сам Геннадий Соловьев в Бахте родился и вырос, он Сибирь не измысливал, он любит ее органически. Но вот что интересно: стоит задуматься над замыслом такого «романа», как неизбежно открываются очень интересные вещи.

Во-первых, Гена прав: никто из политических ссыльных для предполагаемого им беспорочного житья и радости на лоне природы не годится и, следовательно, не может стать героем его романа. Их здесь проходили тысячи, но никто, кажется, даже не обнаружил интереса к краю, где суждено ему было прожить пять или десять лет. Все стремились обратно в Россию или за границу, все так и остались в шорах своих политических верований. Исключения единичны. Например, Дмитрий Александрович Клеменц, землеволец, который, будучи сосланным в 1879 году в Восточную Сибирь, вскоре совершил несколько научных экспедиций по Сибири и Монголии, а вернувшись в конце века в Петербург, стал сначала старшим этнографом Музея антропологии и этнографии Академии наук, а затем - организатором этнографического отдела Русского музея... Схожий путь проделал Владимир Германович Богораз-Тан, народоволец, сосланный в 1889 году в Среднеколымск: здесь он внезапно был поглощен интересом к культуре чукчей, занялся их изучением, а по освобождении из ссылки вернулся на Чукотку с экспедицией под руководством американского антрополога Франца Боаса. В результате появился классический и, кажется, до сих пор непревзойденный труд Богораза «Чукчи». Но - что немаловажно - и Клеменц, и Богораз-Тан в конце концов вернулись в Россию, в Сибири не остались. Подлинной Родиной Сибирь стала только для крестьян.

Поразительно, что, несмотря на титанические усилия самодержавия, роль каторжан, ссыльных и поселенцев в освоении Сибири оказалась удручающе мала. Роль каторги свелась к нулю, когда были выработаны нерчинские серебряные рудники, а золотые прииски на Каре истощились настолько, что их сочли возможным отдать в руки частных промышленников. Отвод на поселение оказался чисто бюрократической утопией. Один из исследователей каторги и ссылки, будущий «апостол анархии» князь Петр Кропоткин, после окончания Пажеского корпуса поступивший в Амурское казачье войско, пишет, что из полумиллиона человек, высланных в Сибирь за шестьдесят лет XIX столетия, лишь 130 тысяч числились позже в административных списках - остальные исчезли неизвестно куда. Были попытки строить за казенный счет поселенцам дома - в результате целые поселки оставались пустыми; давали крестьянам по 50 руб­лей, если кто выдаст дочь за поселенца, но, как правило, это никого не соблазняло. Испорченные этапами, не имеющие навыков жизни в этих краях зятья были никому не нужны. Не менее 100 тысяч человек ежегодно находилось «в бегах», пробираясь из Сибири на запад или неизвестно куда. В некоторых районах охота на «горбачей» (как прозывали беглецов) у местных охотников-метисов превратилась в вид жестокого промысла. В целом, по заключению Кропоткина, помимо некоторого положительного влияния русских и польских политических ссыльных на развитие ремесел и такого же влияния на развитие земледелия кресть­ян-сектантов и украинцев, полуторавековая история государственной колонизации Сибири не дала ничего...

А между тем Сибирь оказалась заселенной миллионами русских, которые пришли сюда самостоятельно, без чьей бы то ни было помощи: и если в Америке движение на запад стало символом жизнестойкости и вечной молодости легкой на подъем нации, то в России восток не стал таким же символом лишь оттого, что изначально был испакощен рабством и каторгой и ­потом, в советское время, в еще большей степени - опытом ­ГУЛАГа.

Читая Кропоткина

Упомянутый князь Кропоткин, окончив Пажеский корпус, мог бы, в силу происхождения и блестящих успехов в учебе, оказаться пажом в свите одного из великих князей или самого императора. Однако время Великих реформ и, как казалось ему, великого преображения России в 1862 году еще не минуло, и он легко променял «блестящую» жизнь придворного пажа на собачью папаху и форму офицера Амурского казачьего войска. Тем более что «политический климат» Восточной Сибири был довольно своеобразен. «В 1862 году, - пишет Кропоткин, - высшая сибирская администрация была гораздо более просвещенной и в общем гораздо лучше, чем администрация любой губернии в Европейской России. Пост генерал-губернатора Восточной Сибири в продолжение нескольких лет занимал замечательный человек граф Н.Н. Муравьев <…> Он был очень умен, очень деятелен, обаятелен как личность и желал работать на пользу края. Как все люди действия правительственной школы, он в глубине души был деспот; но Муравьев в то же время придерживался крайних мнений, и демократическая республика не вполне бы удовлетворила его. Ему удалось отделаться почти от всех старых чиновников, смотревших на Сибирь как на край, который можно грабить безнаказанно…». То было время, когда из-за ослабления Китая Россия получила во владение Амурский (ныне Хабаровский) и Приморский края. Нужно было спешно заселить эти места хотя бы по линии российско-китайской границы. Губернатор Муравьев действовал в свойственной ему манере: «Ссыльно-каторжным, отбывшим срок в каторжных работах <…> возвратили гражданские права и обратили в Забайкальское казачье войско. Затем часть их расселили по Амуру и по Уссури. Возникли, таким образом, еще два новых казачьих войска. Затем Муравьев добился освобождения тысячи каторжников (большею частью убийц и разбойников), которых решил устроить как вольных переселенцев, по низовьям Амура. <…> Русские крестьянки почти всегда добровольно следуют в Сибирь за сосланными мужьями. <...> Но были и холостые <…> Генерал-губернатор <…> велел освободить каторжанок и предложил им выбрать мужей. Времени терять было нельзя. Полая вода спадала в Шилке, плотам следовало сниматься. Тогда Муравьев велел поселенцам встать на берегу парами, благословил их и сказал: «Венчаю вас, детушки. Будьте ласковы друг с другом; мужья, не обижайте жен и живите счастливо». Я видел этих новоселов шесть лет спустя после описанной сцены. Деревни были бедны; поля пришлось отвоевывать у тайги, но, в общем, мысль Муравьева осуществилась, а браки, заключенные им, были не менее счастливы, чем браки ­вообще…»

Кропоткин прослужил в Сибири пять лет, участвовал в доставке хлеба поселенцам на Амур, в двух экспедициях и в результате написал о себе: «…Я стал понимать не только людей и человеческий характер, но также скрытые пружины общественной жизни. Я ясно сознал созидательную работу неведомых масс, о которой редко упоминается в книгах <…> Я видел, например, как духоборы переселялись на Амур; видел, сколько выгод давала им их полукоммунистическая жизнь и как удивительно устроились они там, где другие переселенцы терпели неудачу <…> Я жил также среди бродячих инородцев и видел, какой сложный общественный строй выработали они, помимо всякого влияния цивилизации <…> Путем прямого наблюдения я понял роль, которую неизвестные массы играют в крупных исторических событиях: переселениях, войнах, выработке форм общественной жизни. И я пришел к таким же мыслям о вождях и толпе, которые высказывает Л.Н. Толстой в своем великом произведении «Война и мир».

Ж/д как двигатель прогресса

И все же некоторые выводы князя-бунтовщика следует считать крайними. Влияние администрации и частного капитала, очевидно, сказалось при заселении Приморского края, когда правительство с 1882 года ввело перевозку поселенцев за казенный счет на пароходах Добровольного флота (250 семей ежегодно). Затем настал черед Сибирской железной дороги, которая при всей своей колоссальной протяженности в 6500 километров была построена в рекордные сроки (1891-1904 годы), при этом строительство ее сопровождалось геологическим исследованием большей части Сибири, от Урала и ­Алтая до Камчатки и Чукотского полуострова. Предприятие это было космополитическим: в нем приняли участие французские и американские компании, что, возможно, и вызвало волну эстетического внимания к магистрали, символизирующей соединение Запада и Востока. В 1901 году Луи Марен, будущий политический деятель времен Третьей республики, ученый-этнограф и антрополог, совершил путешествие по только что проложенной магистрали в Россию и Маньчжурию, результатом чего стала серия фантастических фотографий. В 1913-м французский поэт Блез Сандрар, не выезжая из Франции, написал поэму «Проза о Транссибирском экспрессе…», в которой в пафосных строфах выражал свои впечатления от экзотического путешествия. Несколько позже по его ментальным следам отправился другой искатель экзотики, Жозеф Делтей. Он описывает порт Николаевск-на-Амуре в выражениях крайней экзальтации, которая не может не вызывать улыбки: «Два юноши-тангута, беспечные и чистые, пели песнь снегов, взобравшись на крышу вагона, где размещалось правление международной компании порта. Женщины-сарты (сарты живут в Узбекистане. - Прим. ред.), одетые в шубки из меха сони, пили кобылье молоко из фарфоровых стаканчиков. Старики-лоло (лоло живут во Вьетнаме и прилегающих странах Юго-Восточной Азии. - Прим. ред.) в молчании оглаживали свои бороды. Девушки Николаевска, с нарумяненными лицами, накрашенными ногтями и сосками грудей, ходили взад и вперед посреди всего этого столпотворения, слегка задевая шелковыми платьями, расшитыми аистами, суровых тибетцев или калмыков и иногда обнимая своими тонкими душистыми руками молодого монгола…» О, фантазия поэта! Где Николаевск, где Тибет и где Калмыкия! Разумеется, одно только повторение названий сибирских и дальневосточных народов звучит как речитатив шамана и способно ввергнуть в транс чувствительную душу. Алтайцы, алеуты (жители Командорских островов), буряты, долганы, нганасаны, энцы (Таймыр), ительмены, киргизы, корейцы, коряки (Камчатка), кеты (Енисей), манси, ханты (Западная Сибирь), нанайцы, негидальцы, орочи, тувинцы, удэгейцы, ульчи (Амур), ненцы, нивхи (Сахалин, Нижний Амур), ороки (Сахалин), татары, телеуты (Алтай), тофалары (Иркутская область), хакасы, хамниганы (Забайкалье), чукчи, чулымцы (Томск, Красноярск), эвенки (Красноярский край, Якутия), эвены (Охотское побережье), эскимосы, юкагиры (Чукотка)…

Некоторые исчисляются несколькими сотнями человек, другие, как якуты, насчитывают несколько сот тысяч, одни принадлежат к палеоазиатским народам и родственны индейцам Америки; другие - родичи тюрок, монголов, угро-финнов, третьи - неожиданно, как кеты, близки к китайцам и, как нивхи и ульчи, вовлечены в культурную орбиту дальневосточной цивилизации. Четвертые - типичные обитатели тайги, тундр и морских побережий с удивительными практиками жизни в чрезвычайно суровых природных условиях.

Кажется, что мы отклонились от темы, но это не так: строительство Транссибирской железнодорожной магистрали во многом подвело итог 300-летнему заселению Сибири и Дальнего Востока. К началу ХХ века здесь жило до 4,5 миллиона русских и «сибиряков» (старожилов края) и полмиллиона коренных народностей, которые сумели разделить свою культуру и опыт с опытом европейской цивилизации лишь в ХХ веке.

Пример Владивостока - одного из самых молодых городов Российской империи, основанного в 1860 году экипажем парусника «Маньчжур», - наглядно демонстрирует нам превращение форпоста в культурный и административный центр. В 1890 году население Владивостока составляло 14 тысяч человек. Кажется, от городка с таким населением нечего и ждать. Но газета «Владивосток» издается с 1883 года, в 1884 году образуется Общество изучения Амурского края, а в 1890-м создается музей Общества. Город стал стартовой площадкой для экспедиций Николая Пржевальского, Владимира Арсеньева. Почти неправдоподобно, что в 1899 году в этом крошечном городке создается Восточный институт. В своем роде институт культурологии. Россия встретилась с большими культурами Дальнего Востока… и бросилась их изу­чать! Прежде всего языки: китайский, японский, корейский, маньчжурский. Во Владивосток переводится база Тихоокеанского военно-морского флота. Неудивительно, что вскоре после революции этот нервный узел быстро восстанавливается и население его в 1926 году исчисляется уже сотней тысяч человек! Нам еще предстоит увидеть, какие плоды принесла Сибирь в русскую культуру: Михаил Лунин и Федор Достоевский здесь обрели свое перо; северные экспедиции Георгия Седова, Владимира Русанова и Александра Колчака вернули героизм и романтизм культуре в момент ее «декаданса», картины Александра Борисова вбрызнули арктический колорит в палитру русской живописи. Но об этом, пожалуй, позже…

Опубликовано: Зверев, В. А. Самоходы из Расеи: крестьяне в эпоху массовых переселений / Владимир Зверев // Родина: российский исторический иллюстрированный журнал. – 2000. – № 5: Земля Сибирь. – С. 127–129.

В период 1883–1914 годов аграрные переселения являлись самыми массовыми за всю досоветскую эпоху. Тогда в Сибирь и на Дальний Восток из Европейской России перебралось 3,5 млн. человек. Только за счет механического прироста население восточных регионов увеличилось более чем в два раза.

Переселенцы в пути

В дорогу идти - пятеры лапти сплести

Материалы Всероссийской переписи населения 1897 года и земских статистических обследований, данные регистрации переселенческого движения на восточных границах Европейской России показывают, что в «законном порядке» начинали переселение семьи, более людные, чем среднестатистические. В 1897–1900 годах семьи, получившие разрешение на выезд из Полтавской губернии, состояли в среднем из 8,7 человека, а оставшиеся на родине имели только 5,8 души . Причем мужчины в первых преобладали.

Эта ситуация объяснялась общественными отношениями, которые господствовали в сельском хозяйстве Европейской России. Надельный фонд и фонд земли, доступной для покупки, были ограничены, аренда же помещичьей земли практиковалась часто на кабальных условиях. Поэтому во многих крестьянских хозяйствах имелось большое количество работников, которым негде было приложить руки. Подрастали новые поколения. Разрешить эту проблему могло только переселение.

Характерны рассуждения одного пожилого переселенца, записанные в 1888 году: «Семьяные все идем ведь, семьяные. Сам знаешь, барин, одинокому зачем идтить: ему не для кого стараться, а наш брат - семьяный - всячески должен о детях заботу иметь, для них пропитание припасти, чтобы жить потом могли. Наш брат-мужик работы не бегает, ему работы сколько хошь подавай, лишь бы хлеб был, а его-то у нас и нет, потому земли всего четверть тридцатки на душу во всех полях. Над чем же они - ребята-то наши - пахать будут, как подрастут, чего они есть будут? Нас же ведь укорят, зачем земли не припасли...» .

Бессемейные одиночки в общем числе мигрирующего в Азиатскую Россию населения составили только 5 процентов .

Поскольку администрация часто не разрешала переселение «малодушных» семей, последние иногда «сообщались» по две-три. Соединялись в реальные договорные или же фиктивные семьи обычно братья или другие близкие родственники, жившие перед переселением в разделе. Впрочем, мигрирующей ячейке важно было обеспечить не столько большие размеры, сколько благоприятное соотношение трех возрастных категорий домочадцев: работников зрелого возраста, потенциальных работников - старших детей и подростков, а также «непроизводительной» части семьи - маленьких детей и стариков. Поэтому в ходе подготовки к переезду домохозяева всячески стремились избавиться от последних. Девушек старались выдать замуж. «К чему девку везти, когда она не сегодня завтра все равно выскочит замуж», - рассуждали в таких случаях . У родственников иногда оставляли стариков, а также больных, увечных членов двора - брать их с собой в дорогу решались лишь достаточно зажиточные хозяева. Впрочем, и сами престарелые люди, особенно женщины, крайне неохотно расставались с родными местами, предпочитая «умереть на родине». При возможности старались оставить на время «у своих» и малолетних детей.

«Таким образом, переселяются в Сибирь семьи, состав которых позволяет домохозяйствам надеяться на то, что через некоторое время по прибытию в Сибирь у них будет достаточное число рабочих…», – отмечали статистики .

Преобладание мужчин в переселенческих семьях объясняется, прежде всего, тем, что именно они («земельные души», «бойцы») должны были получить земельные участки из переселенческого фонда или из владений старожильческих общин. И, конечно же, семьям с преобладанием «мужского пóлка» было легче осилить тяготы переселения и обживания на далекой окраине.

Женщины, эмоционально сильнее привязанные к дому, родным и знакомым, опасавшиеся за жизнь и здоровье детей, с трудом склонялись к дальней дороге и отговаривали мужей. Очевидец писал в дневнике (1888 г.): «Нам не раз пришлось быть невольными свидетелями тяжелых сцен, как бабы (вообще неохотно покидающие родные гнезда и относящиеся крайне скептически к разного рода переселениям) при каждой неудаче или беде набрасывались на своих мужиков, осыпая их упреками и укорами самого тяжелого свойства: “На голодную смерть нас ведете! Дома-то маялись, да все жили, а теперь-то вон: ребятишкам и кусать нечего!”» .

По данным массового обследования, проведенного в 1911–1913 годах в Томской губернии, в момент отъезда из Европейской России здешние приписанные новоселы имели в семьях в среднем 3,3 мужчины и только 3,0 женщины.

Ночлег партии переселенцев

Все сказанное выше относится в основном к тем, кто искал возможность мигрировать «законным» способом, получив разрешение и полагавшиеся льготы и ссуды. Семейные ячейки самовольных переселенцев выглядели компактными (в среднем около 5 человек) и наиболее трудоспособными.

Тело довезу, а за душу не ручаюсь

Тех, кто решился на переезд, ждали многочисленные испытания. Большинство мигрантов не имели достаточных средств, чтобы обеспечить себе комфортные условия на время переезда. Скученность людей на переселенческих пунктах, в железнодорожных вагонах, на палубах пароходов приводила к вспышкам эпидемий, которые уносили в могилу, прежде всего, самых слабых – малых детей, стариков, беременных женщин.

Начиная с 1883 года, по отчетам врачебных управ и губернаторов, прослеживается распространение по Сибири переселенцами возвратного, брюшного и сыпного тифа, холеры, сифилиса и «прочей заразы». Желудочно-кишечные заболевания кое-где получили название «переселенческой болезни». Редкая партия мигрантов не привозила с собой на очередную стоянку по несколько «челяденков», умерших в дороге от «кровавого поноса».

По оценкам медиков, в 1883-м – начале 1890-х годов в переселенческих партиях серьезно болел каждый четвертый или пятый, каждый десятый зарегистрированный больной умирал в пути. «Если вообразить себе какую-либо местность с подобною заболеваемостью и смертностью в поселениях, то нужно признать, что ей грозит очень быстрое вымирание», - отмечал общественный деятель и публицист Н. М. Ядринцев . Некоторые семьи и даже целые партии в пути «ополовинивались», а то и полностью вымирали.

В конце XIX - начале XX века передвижение на восток облегчилось в связи с постройкой Транссибирской железной дороги, устройством врачебно-питательных пунктов и оказанием материальной помощи мигрантам. Тем не менее, смертность в пути оставалась непомерно высокой даже в годы Столыпинской аграрной реформы.

Впрочем, переселенцы и сами искали способы сохранить здоровье «домашних» во время переезда. Например, иногда семьи перебирались на новые места частями. Регистрация 1897 года на Челябинском переселенческом пункте показала, что 31 процент семей мигрантов прошел в неполном составе. Мужчины нередко выезжали в Сибирь заранее: «на разгляды», для улаживания квартирных дел и посева хлебов на первую зиму. Отправляясь в путь, крестьяне старались выбрать такое время и маршруты, чтобы до зимы успеть не только определиться с жильем, но и посеять яровые или озимые. В дорогу пускались группами, состоящими из родственников, односельчан, чтобы в случае необходимости поддержать друг друга.

Немалое число крестьян обращалось на переселенческих, врачебно-питательных и медицинских пунктах к врачам. Однако помощь на пунктах далеко не всегда была бесплатной, в городских же лечебницах обязательно требовали расчета, поэтому даже при тяжелых заболеваниях переселенцы неохотно ложились в больницу. Если ребенок все же попадал в больницу, некоторые семьи продолжали путь без него. В безвыходных ситуациях оставляли по дороге и здоровых детей. Надеялись на судьбу: «Это – Божьи дети, которых кто-нибудь выкормит». Маленьких отдавали на усыновление, старших – в наем, и не чаяли, «приведет ли Бог увидеться до гроба».

Наблюдая, как переселенцы «бросают» в пути, скрывают больных от врачей (бывало, ребенка на пункте отправки проносили в вагон или на пароход в мешке, как контрабанду), некоторые очевидцы делали категорический вывод о темноте, беспечности, даже бесчувственности крестьян к детским страданиям и смерти. Такое мнение верно лишь отчасти. Можно согласиться с Н. М. Ядринцевым, когда он пишет: «Трудно видеть здесь бессердечие и бесчувственность. Матери очень горько оставлять больное дитя, но страшная необходимость и интересы других членов семьи, может быть, их спасение требуют идти и оставить на жертву одного» . Многие из оставленных в пути больных детей умирали. Выздоровевших усыновляли местные обыватели или отправляли в сиротские приюты.

Не хвались отъездом, хвались приездом

Источники и литература рисуют яркие картины бедствий переселенцев, по крайней мере. в первые годы устройства в Сибири. Неблагоприятные социальные и бытовые условия, экологическая неприспособленность, тяжелая работа от зари до зари подрывали здоровье.

Семья сибирских зажиточных крестьян-новосёлов

По данным обследования в 1903–1904 годах более двух сотен переселенческих поселков в Акмолинской области, Тобольской, Томской, Енисейской и Иркутской губерниях, 81 процент всех умерших на новом месте составляли дети в возрасте до 10 лет. В первый год по прибытии на каждые 100 умерших родилось лишь 64 человека . При этом и общая, и детская смертность были выше, чем у крестьян-старожилов. Это можно объяснить только условиями жизни семей, оказавшихся не в силах прокормить и сберечь здорового ребенка. По мере обустройства в Сибири заболеваемость и смертность в переселенческом населении сокращалась.

Переселенческие семьи являлись главным источником рабочей силы на рынке труда в сельской местности Сибири. Наряду со взрослыми работниками в наем отдавали и малолеток, причем зачастую только лишь «из хлеба» (за питание). Если не удавалось отдать детей зимой на проживание и работу в более зажиточные хозяйства, бедноте приходилось иногда кормить их «Христовым именем» - подаянием добрых людей.

«Большесемейность» переселенцев при устройстве в Сибири была, конечно, источником дополнительных трудностей. Однако, чуть окрепнув, подростки начинали приносить в дом дополнительный заработок, становились серьезным подспорьем в отцовском дворе.

Семья сибирских крестьян-переселенцев из бедноты

Новоселы стремились хотя бы на первых порах предотвратить семейные разделы. Общими силами легче было вести расчистку участка, зарабатывать средства и воспитывать детей. Если же своей рабочей силы не хватало, зажиточные хозяйства нанимали батраков. Некоторые трудовые операции выполнялись супрягой или помочью – совместными усилиями членов нескольких дворов. Изредка создавали и сложные (составные, договорные) хозяйства из двух-трех семей.

Многие писала письма на родину («на старину»), убеждая оставшихся там сестер, теток, племянников переехать к ним. Обзаведясь хозяйством, старались поскорее женить своих подросших сыновей, чтобы иметь в доме побольше молодой женской рабочей силы.

Однако разрастание семей переселенцев сдерживало установленное в 1896 году властями правило, согласно которому прирост числа мужчин (тем более женщин) в семье в период после зачисления ее на участок не давал права на увеличение земельных долей.

Живая кость мясом обрастает

Уже к концу XIX века выявились яркие особенности переселенческих дворов разных категорий на востоке страны: относительно большая людность их у приписанных новоселов, малая - у неприписанных. Поскольку приписанные имели численное преобладание, в среднем переселенческое хозяйство было заметно крупнее старожильческого. В момент обследования 1911–1913 годов переселенческий двор в Томской губернии был больше старожильческого на 0,4 человека, насчитывая в среднем 6,2 души. Со временем удельный вес переселенческих дворов в населении Сибири становился все больше.

Еще одна черта переселенческих дворов - численное преобладание мужчин. Дефицит женского населения сохранялся в переселенческой среде до самой Первой мировой войны.

Переселенческое население Сибири было в целом более молодым и трудоспособным, чем старожильческое. По данным обследования в 1911–1913 годах в Томской губернии, на 100 физически здоровых мужчин рабочего возраста в приписном переселенческом населении приходилось 452 других члена домохозяйства («едока»), в неприписном – всего 439, в то время как в старожильческом - 466 человек. Высокий уровень брачности (переселялись в основном семейные, молодых женили при первой возможности), молодой и физически здоровый состав населения обусловливали высокую рождаемость. Среди переселенцев были выходцы из многих местностей. Смешанные браки давали многочисленное и жизнестойкое потомство.