Великий князь Александр (Сандро) Михайлович Романов — создатель русской авиации и Крым. Великий князь Николай Михайлович

ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР III (1933)
(Опубликовано в Журнале «Русскiй Мiръ» №1 за 2004г.)

К счастью для России, император Александр III обладал всеми качествами крупного администратора. Убежденный сторонник здоровой национальной политики, Поклонник дисциплины, настроенный к тому же весьма скептически, государь вступил на престол предков, готовый к борьбе. Он слишком хорошо знал придворную жизнь, чтобы не испытывать презрения к бывшим сотрудникам своего отца, а его основательное знакомство правителями современной Европы внушило ему вполне обоснованное недоверие к их намерениям. Император Александр III считал, что большинство русских бедствий происходило от неуместного либерализма нашего чиновничества и от исключительного свойства русской дипломатии поддаваться всяким иностранным влияниям.

Через 24 часа после погребения Александра II Алексадр III особым манифестом дал перечень намеченных им реформ. Многое подлежало коренному изменению: методы управления, взгляды, сами сановники, дипломаты и пр... Граф Лорис-Меликов и другие министры были уволены в отставку, а их заменили люди дела, взятые не из придворной среды, что вызвало немедленное возмущение в петербургских аристократических салонах.

Наступили дни «черной реакции», - уверяли безутешные сторонники либеральных реформ, но биографии новых министров, казалось бы, опровергали это предвзятое мнение. Князь Хилков, назначенный министром путей сообщения, провел свою полную приключений молодость в Соединенных Штатах, работая в качестве простого рабочего на рудниках Пенсильвании. Профессор Вышнеградский - министр финансов - пользовался широкой известностью за свои оригинальные экономические теории. Ему удалось привести в блестящее состояние финансы империи и немало содействовать повышению промышленности страны. Заслуженный герой русско-турецкой войны генерал Ванновский был назначен военным министром. Адмирал Шестаков, высланный Александром II за границу за беспощадную критику нашего военного флота, был вызван в Петербург и назначен морским министром. Новый министр внутренних дел граф Толстой был первым русским администратором, осознавшим, что забота о благосостоянии крестьян России должна быть первой задачей государственной власти.

С. Ю. Витте, бывший скромным чиновником управления Юго-Западных железных дорог, обязан был своей головокружительной карьерой дальнозоркости императора Александра III, который, назначив его товарищем министра, сразу же признал его талант.

Назначение Гирса, тонко воспитанного, но лишенного всяческой инициативы человека, на пост министра иностранных дел вызвало немалое удивление как в России, так и за границей. Но Александр III только усмехался. Охотнее всего он предпочел бы быть самолично русским министром иностранных дел, но так как он нуждался в подставном лице, то выбор его пал на послушного чиновника, который должен был следовать намеченному им, монархом, пути, смягчая резкие выражения русского царя изысканным стилем дипломатических нот. Последующие годы доказали и несомненный ум Гирса. Ни один «международный властитель дум и сердец», ни один «кумир европейских столиц» не мог смутить Гирса в его точном исполнении приказаний императора. И, таким образом, впервые после вековых ошибок Россия нашла свою ярко выраженную национальную политику по отношению к иностранным державам.

Сформировав Совет министров и выработав новую политическую программу, Александр III обратился к важному вопросу обеспечения безопасности царской семьи. Он разрешил его единственным логическим способом - переехав на постоянное жительство в Гатчинский дворец. Гордость царя была задета: «Я не боялся турецких пуль и вот должен прятаться от революционного подполья в своей стране», - говорил он с раздражением. Но император Александр III осознавал, что Российская империя не должна подвергаться опасности потерять двух государей в течение одного года.

Что же касается его государственной работы, то она только выиграла от расстояния, отделявшего Гатчину от С.-Петербурга. Это расстояние дало Александру III предлог для того, чтобы сократить, сколько возможно, обязанности по представительству, а также уменьшить количество визитов родственников. Император томился на семейных собраниях. Он находил бесцельной тратой времени бесконечные разговоры со своими братьями, дядями и двоюродными братьями. Он не имел ничего против самых маленьких - Сергей и я почти ежедневно посещали Ники и Жоржа (Георгия Александровича), но для взрослых, осаждавших его вечными проблемами, у царя не было ни терпения, ни времени.

В продолжение царствования Александра III Гатчинский дворец стал наконец тем, чем он должен был быть, -- местом трудов самого знатного человека России.(1)

*
Мы обязаны британскому правительству тем, что Александр III очень скоро выказал всю твердость своей внешней политики. Не прошло и года по восшествии на престол молодого императора, как произошел серьезный инцидент на русско-афганской границе. Под влиянием Англии, которая со страхом взирала на рост русского влияния в Туркестане, афганцы заняли русскую территорию по соседству с крепостью Кушка. Командир военного округа телеграфировал государю, испрашивая инструкций. «Выгнать и проучить как следует», - был лаконический ответ из Гатчины. Афганцы постыдно бежали, и их преследовали несколько десятков верст наши казаки, которые хотели взять в плен английских инструк торов, бывших при афганском отряде. Но те успели скрыться.

Британский посол получил предписание выразить в С.-Петербурге резкий протест и потребовать извинений.

Мы этого не сделаем, - сказал император Александр III и наградил генерала Комарова, начальника пограничного отряда, орденом Св. Георгия 3-й степени. - Я не допущу ничьего посягательства на нашу территорию, - заявил государь.

Гире задрожал.

Ваше Величество, это может вызвать вооруженное столкновение с Англией.

Хотя бы и так, - ответил император.

Новая угрожающая нота пришла из Англии. В ответ на нее царь отдал приказ о мобилизации Балтийского флота. Это распоряжение было актом высшей храбрости, ибо британский военный флот превышал наши морские вооруженные силы по крайней мере в пять раз.

Прошло две недели. Лондон примолк, а затем предложил образовать комиссию для рассмотрения русско-афганского инцидента.

Европа начала смотреть другими глазами в сторону Гатчины. Молодой русский монарх оказался лицом, с которым приходилось серьезно считаться Европе.

Виновницей второго инцидента оказалась Австрия. Венское правительство противилось нашему «непрерывному вмешательству в сферу влияния Австро-Венгрии» на Балканах, и австро-венгерский посол в С.-Петербурге угрожал нам войною.

На большом обеде в Зимнем дворце, сидя за столом напротив царя, посол начал обсуждать докучливый балканский вопрос. Царь сделал вид, что не замечает его раздраженного тона. Посол разгорячился и даже намекнул на возможность, что Австрия мобилизует два или три корпуса. Не изменяя своего полунасмешливого выражения, император Александр III взял вилку, согнул ее петлей и бросил по направлению к прибору австрийского дипломата.

Вот что я сделаю с вашими двумя или тремя мобилизованными корпусами, - спокойно сказал царь.

Во всем свете у нас только два верных союзника, - любил он говорить своим министрам, - наша армия и флот. Все остальные, при первой возможности, сами ополчатся против нас.

Это мнение Александр III выразил однажды в очень откровенной форме на обеде, данном в честь прибывшего в Россию князя Николая Черногорского, в присутствии всего дипломатического корпуса. Подняв бокал за здоровье своего гостя, Александр III провозгласил следующий тост:

Я пью за здоровье моего друга, князя Николая Черногорского, единственного искреннего и верного союзника России вне ее территории.

Присутствовавший Гире открыл рот от изумления; дипломаты побледнели.

Лондонская «Тайме» писала на другое утро «об удивительной речи, произнесенной русским императором, идущей вразрез со всеми традициями в сношениях между дружественными державами».

Но в то время как Европа все еще обсуждала последствия инцидента под Кушкой, русское императорское правительство сделало новое заявление, заставившее лондонский кабинет запросить по телеграфу Петербург о достоверности полученной в Лондоне ноты. Не признавая условий позорного Парижского мира 1855 г., по которому России запрещено было иметь на Черном море военный флот, Александр III решил спустить на воду несколько военных кораблей именно в Севастополе, где коалиция европейских держав унизила русское имя в 1855 году. Царь выбрал для этого чрезвычайно благоприятный момент, когда никто из европейских держав, за исключением Англии, не был склонен угрожать войною России. Франция злилась на Англию за ее невмешательство в войну 1870-1871 годов. Турция еще помнила урок 1877- 1878 годов. Австрия была связана политикой Бисмарка, который мечтал заключить с Россией союз. Проект «Железного канцлера» был бы несомненно осуществлен, если бы Александр III не чувствовал личной неприязни к молодому неуравновешенному германскому императору, а Вильгельм II и Бисмарк не могли понять характера русского императора. Во время их визита в С.-Петербург они оба вели себя совершенно невозможно. Вильгельм II держал громкие речи, а Бисмарк позволил себе прочесть Александру III целую лекцию об искусстве управления империей. Все это окончилось плохо. Бисмарка поставили на место, а Вильгельма высмеяли. Оба монарха -русский и германский - представляли своими личностями разительный контраст. Вильгельм - жестикулирующий, бегающий взад и вперед, повышающий голос и извергающий целый арсенал международных планов; Александр III -- холодный, сдержанный внешне, как бы забавляющийся экспансивностью германского императора, но в глубине души возмущенный его поверхностными суждениями.

Те из нас, которым пришлось быть свидетелями событий 1914 года, склонны упрекать Александра III в том, что в нем личные чувства антипатии к Вильгельму II взяли перевес над трезвостью практического политика. Как могло случиться, что русский монарх, бывший воплощением здравого смысла, отклонил предложения Бисмарка о русско-германском союзе и согласился на рискованный союз с Францией? Этому можно найти очень простое объяснение. Не будучи провидцем ошибок, допущенных в иностранной политике в царствование Николая II, и последствий неудачной русско-японской войны и революции 1905 г., Александр III, кроме того, переоценивал наше военное могущество.

Он был уверен, что в Европе воцарится продолжительный мир, если Россия морально поддержит Французскую республику, предостерегая таким образом Германию от агрессивности 1870 г. Возможность вмешательства Франции в решительную борьбу между Англией и Германией за мировое владычество на морях просто не приходила царю в голову. Если бы он остался долее у власти, то с негодованием отверг бы роль франко-английского парового катка, сглаживающего малейшую неровность на их пути, - каковая роль была навязана России в 1914 году.

Он жаждал мира, сто лет ненарушимого мира. Только открытое нападение на Россию заставило бы Александра III участвовать в войнах. Горький опыт XIX века научил царя, что каждый раз, когда Россия принимала участие в борьбе каких-либо европейских коалиций, ей приходилось впоследствии лишь горько об этом сожалеть. Александр I спас Европу от Наполеона I, и следствием этого явилось создание на западных границах Российской империи могучих Германии и Австро-Венгрии. Его дед Николай I послал русскую армию в Венгрию для подавления революции 1848 г. и восстановления Габсбургов на венгерском престоле, и в благодарность за эту услугу император Франции Иосиф потребовал себе политических компенсаций за свое невмешательство во время Крымской войны. Император Александр II остался в 1870 году нейтральным, сдержав таким образом слово, данное императору Вильгельму I, а восемь лет спустя на Берлинском конгрессе Бисмарк лишил Россию плодов ее побед над турками.

Французы, англичане, немцы, австрийцы - все в разной степени делали Россию орудием для достижения своих эгоистических целей. У Александра III не было дружеских чувств в отношении Европы. Всегда готовый принять вызов, он, однако, при каждом удобном случае давал понять, что интересуется только тем, что касается благосостояния 150 миллионов населения России.

Двадцать шесть месяцев, протекших между убийством Александра II и коронацией Александра III, отмечены прямо магическим улучшением международного положения России. Мудрый гатчинский самодержец нанес сокрушительный удар. Большинство русских революционеров были арестованы и понесли наказание. Другие спрятались в подполье или же бежали за границу. «Новая эпоха для крестьян», провозглашенная с высоты трона, означала, что царь понимал необходимость тесного общения с русским народом. Учреждение должности земских начальников в 1882 г. заполнило пробел, оставленный освободительной реформой. Действуя в качестве представителей власти на местах, земские начальники значительно способствовали упорядочению русского крестьянского быта. Они разрешали споры по вопросам крестьянского землевладения и землепользования, отправляли функции судей первой инстанции по маловажным делам, способствовали переселению малоземельных в Сибирь и в Туркестан и содействовали развитию сельской кооперации. Но самое главное - это то, что они провели беспощадную борьбу с подсознательным духом анархии среди крестьянства, являвшимся последствием исторических процессов - как-то: татарского ига, пугачевщины и крепостного права. Чтобы оценить эту реформу Александра III, нужно иметь в виду, что русское крестьянство любило монарха и относилось к правительству с недоверием. Еще не сознавая государственной необходимости какого бы то ни было правительства, наша деревня взирала на власть, как на аппарат принуждения, высасывающий из народа соки и ничего не дающий взамен. Правительство требовало рекрутов, взимало подати, поддерживало авторитет запретительных мер и мало поощряло народные массы. Пока русские крестьяне находились в крепостном состоянии, они сознавали, что помещики, как бы плохи они ни были, охраняли их от нажима власти. Получив в 1861 году вольную, русские крестьяне не могли больше надеяться на опеку своих прежних господ и сделались добычей революционных агитаторов, обещающих золотую эру свободы и безначалия по ниспровержении самодержавия. Вполне понятно, что вначале введение института земских начальников было встречено в левых русских кругах враждебно. Русское «общественное мнение» находило, что правительство в лице земских начальников учредило на местах должности правительственных шпионов. К тому же задача новых должностных лиц оказалась непосильно тяжелой: кроме больших знаний и опытности должность земского начальника требовала от вновь посвященных большого такта и даже дипломатических способностей. Шаг за шагом должны были земские начальники завоевать доверие крестьян.

Император Александр III с большим интересом следил за успехами своих посланников, аккредитованных при «их величествах мужиках». Конечной целью задуманной реформы было увеличение площади крестьянского землевладения. К сожалению, преждевременная кончина государя помешала ему осуществить его заветную мечту: создание в России крепкого класса крестьян - мелких земельных собственников. Тем не менее введение института земских начальников имело для сельского населения России положительное значение, лучшим доказательством чему явилась та враждебность, с которой отнеслись к реформе революционные круги. Разговаривая с делегацией крестьян во время коронационных торжеств в мае 1883 г. в Москве, царь просил их высказать свое откровенное мнение об учреждении должности земских начальников. В этой делегации участвовало свыше десяти тысяч крестьян со всех концов необъятной России. И старые, и молодые - все высказались единогласно в пользу новых царских чиновников, которые относились к сельскому населению с большой заботой и дружелюбием, причем крестьяне даже просили, чтобы судебные функции земских начальников были по возможности расширены.

*
Ни один очерк царствования императора Александра III не в состоянии дать более яркой характеристики новой эпохи русского самодержавия, чем описание коронования их величеств в 1883 г.

Иностранные гости, проведшие в Москве незабываемую неделю с 10 по 17 мая, почувствовали, что они присутствовали при том, как создавалась история новой России. Казалось, что новая Россия, со всеми ее неограниченными возможностями, выявила свой полный новый облик в древней столице русских царей. С конца апреля прилив сотен тысяч приезжих из различных губерний и областей, а также из-за границы почти утроил население Первопрестольной. Экстренные поезда прибывали в Москву почти каждый час и доставляли коронованных особ Европы, членов царствовавших домов и представителей иностранных государств...

Коронационные празднества открылись торжественным въездом государя и его семьи в Москву. В половине девятого утра великие князья и иностранные принцы ожидали верхом на конях у крыльца Троицкого дворца выхода Александра III, чтобы сопровождать его при въезде в Кремль. Ровно в 10 час. утра царь вышел из внутренних покоев, сел верхом на коня и подал знак к отбытию. Он ехал впереди нас всех, эскадрон кавалеров ехал впереди кортежа и возвещал его приближение народу и войскам, которые стояли шпалерами вдоль всего пути следования. Длинный поезд золотых карет следовал за нашей кавалькадой. В первом экипаже сидела императрица Мария Федоровна с восьмилетней великой княжной Ксенией и королевой греческой Ольгой. В остальных разместились великие княгини, принцессы королевской крови и заслуженные статс-дамы.

Громовое «ура» сопровождало нас по всему пути следования до Иверской часовни, где император сошел с коня и в сопровождении императрицы вошел в часовню, чтобы поклониться иконе Иверской Божьей Матери. Мы въехали в Кремль через Спасские ворота и подъехали к Архангельскому собору. Официальная программа дня закончилась молебствием, отслуженным митрополитом Московским при участии хора Придворно-певческой капеллы. Вторая половина дня 12 мая и весь следующий день были заняты обменом визитов между членами императорской фамилии и иностранными высочайшими особами, а также различными развлечениями, данными в их честь. 15 мая началось салютом в 101 выстрел со стен Кремля. Мы собрались в зале Большого дворца. На этот раз мы представляли собой очень живописную группу, так как каждый из великих князей и иностранных принцев был одет в форму своего полка. Вспоминаю герцога Эдинбургского, младшего сына королевы Виктории, чрезвычайно элегантного в форме адмирала британского флота. Русские великие князья надели, ради торжественного случая, цепи ордена Св. Андрея Первозванного, украшенные бриллиантами, с бриллиантовыми же двуглавыми орлами. На великих княгинях и иностранных принцессах были великолепные драгоценности, и я думаю, что ни я, ни кто другой не видал такого количества роскошных украшений, как в этот день 15 мая 1883 года.

В зале царила полная, как бы священная тишина. Все замерло в течение нескольких минут до выхода государя и государыни. Мы все находились под впечатлением предстоящего таинства и понимали, что слова излишни в такой день, когда русский самодержец получает благословение Всевышнего и помазание на царство. Конечно, последняя фраза может показаться наивной многим убежденным демократам, но многочисленные сцены «народных вотумов», которые мне приходилось наблюдать в демократических странах, заставляют меня относиться с большим недоверием и к демократии, и ко всем ее формам.

Государь и государыня появились, когда часы пробили девять. Привыкнув к скромной жизни Гатчинского Двора, Александр 111 был явно недоволен окружавшей его пышностью. «Я знаю, - говорило выражение его лица, - что мне через это надо пройти, но чем скорее все это будет окончено, тем для меня будет приятнее». Императрица, по-видимому, наоборот, наслаждалась. Ей было приятно видеть своих родных. Она любила торжественные церемонии. Миниатюрная, по сравнению с великаном царем, она расточала всем присутствующим свою ласковую чарующую улыбку. Залитая драгоценностями, как некое восточное божество, она двигалась вперед маленькими шагами, и четыре камер-пажа несли ее длинный, вышитый золотом и отороченный горностаем шлейф. После традиционного целования руки, в котором приняли участие все присутствовавшие, и дамы в том числе, во время которого государь стоял посередине зала и наблюдал за происходящим из-под своих густых бровей, гофмаршал объявил, что все готово к выходу. Государь подал руку императрице, и шествие двинулось к выходу через залы, наполненные придворными, дипломатами, министрами и военными.

Следуя церемониалу, императорская чета вышла на Красное Крыльцо и, по старинному обычаю, трижды земно поклонилась многотысячной толпе, стоявшей в Кремле. Оглушительные крики «ура» встретили высочайший выход. Это был самый лучший момент коронационных торжеств, заставивший нас вспоминать о древних русских царях: начиная с Ивана III все русские цари выражали свою готовность служить народу этими тремя земными поклонами со ступеней Красного Крыльца. Затем шествие двинулось на специально сооруженный деревянный помост, покрытый красным сукном, который вел в Успенский собор. Со своего места я видел российские императорские регалии, которые важно несли высшие сановники двора: государственное знамя, меч, скипетр, щит и замечательно красивую императорскую корону.

Восемь генерал-адъютантов держали над государем красный с золотом балдахин; восемь камергеров держали такой же балдахин над императрицей, два фельдмаршала - мой отец и мой дядя Николай Николаевич - шли непосредственно за государем, остальные члены императорской фамилии, а также иностранные принцы и принцессы следовали за императрицей.

Дворцовые гренадеры в формах 1812 года и в медвежьих шапках стояли вдоль пути царского следования. С колокольни Ивана Великого раздался тяжелый удар большого колокола, и тотчас же вслед за ним сорок колоколов московских храмов начали торжественный перезвон. Раздались величавые звуки народного гимна, который исполнял хор в пятьсот человек. Глядя с высоты вниз на океан мелькающих рук и непокрытых голов, я видел лица, мокрые от слез. Я сам старался проглотить слезы, волнение сдавило мне горло - Россия в эту минуту во мне победила кавказца.

Три митрополита и сонм архиепископов и епископов встретили их величества при входе в собор и проводили к тронам, сооруженным посреди храма. Большая ложа направо была предназначена для царской фамилии и иностранных принцев, ложа налево - для высших сановников империи, военных и иностранных дипломатов.

Я с нетерпением прослушал длинную торжественную службу, которую служил Высокопреосвященнейший Исидор, митрополит С.-Петербургский, как старший по посвящению митрополит.

Когда, наконец, наступил долгожданный момент, митрополит взял с красной подушки императорскую корону и передал ее в руки царя. Александр III возложил собственноручно корону на свою голову и затем, взяв вторую корону - императрицы, повернулся к коленопреклоненной государыне и надел ей на голову корону. Этим обрядом символизировалась разница между правами императора, данными ему свыше, и прерогативами императрицы, полученными от императора.

Императрица поднялась с колен, и царская чета повернулась лицом к нашей ложе, олицетворяя собою гармонию сурового могущества и грациозной красоты.

Затем император подошел к иконостасу, чтобы принять Св. Причастие. Так как русский монарх является главою Русской православной церкви, то, причащаясь в день коронации, он берет чашу из рук митрополита и причащается сам. После этого причастили императрицу, и коронование закончилось. Шествие в том же порядке возвратилось во дворец, колокола опять звонили, послышался пушечный салют, и народ выражал криками еще больший восторг при виде коронованных государя и государыни. Достигнув Красного Крыльца, царь и царица еще раз трижды земно поклонились народу, после чего направились в самую древнюю часть дворца, в так называемую Грановитую Палату, где на высоком помосте состоялась высочайшая трапеза.

Остальные три дня празднеств оставили во мне только чувство приятной усталости. Верная традициям гостеприимства, Москва и на этот раз поразила всех своим хлебосольством. Мы танцевали на балу, данном московским дворянством. Мы были в числе восьми тысяч приглашенных на балу в Большом Кремлевском дворце. Мы завтракали в городской думе, обедали у земства и ужинали в офицерских собраниях. Мы разъезжали по улицам, на которых раздавались непрерывно музыка и пение. Мы смотрели на раздачу подарков 500 000 рабочих и крестьян на Ходынском поле. Мы отдали должное талантам повара митрополита Московского, известного искусным приготовлением постного стола. Мы принимали делегации, присутствовали ежедневно на представлениях Императорского балета, провожали иностранных принцев и принцесс при отходе их экстренных поездов, причем гости и гостеприимные хозяева еле держались на ногах от усталости.

18 мая император отправился отдохнуть в свою резиденцию под Москвой - Нескучное, расположенную на берегу Москвы-реки под сенью векового парка.

Лежа в высокой, сочной траве и слушая пение соловьев над нашими головами, мы четверо - Ники, Жорж, Сергей и я - делились между собою тем совершенно новым, поразительным чувством спокойствия, полной безопасности, которое было у нас в течение всех коронационных празднеств.

Подумай, какой великой страной станет Россия к тому времени, когда мы будем сопровождать Ники в Успенский собор, - мечтательно сказал брат Сергей.

Ники улыбнулся своей обычной мягкой, робкой, чуть-чуть грустной улыбкой...

Александра III все боялись как огня.

Перестань разыгрывать Царя,- телеграфировал Александр Ш тому же Сергею Александровичу в Москву.

Выкинуть эту свинью,- написал Царь на всеподданнейшем докладе, в котором описывались скандальные действия одного сановника, занимавшего ответственный пост, который ухаживал за чужой женой.

Когда Русский Царь удит рыбу, Европа может подождать,- ответил он одному министру, который настаивал в Гатчине, чтобы Александр III принял немедленно посла какой-то великой державы.

Однажды какой-то чрезмерно честолюбивый министр угрожал отставкой Самодержцу. В ответ на эти угрозы Царь взял его за шиворот и, тряся как щенка, заметил:

Придержите-ка ваш язык! Когда я захочу вас выбросить, вы услышите от меня об этом в очень определенных выражениях.

Когда Вильгельм II предложил Александру III «поделить мир между Россией и Германией», Царь ответил:

Не веди себя, Вилли, как танцующий дервиш...

Трагедия России заключалась в том, что такому волевому человеку было суждено умереть в возрасте сорока девяти лет.

Впервые статья была опубликована в виде главы из книги мемуаров
в Нью-Йорке в 1932г. на английском языке и в Париже в 1933 году на русском языке.
(1) Из воспоминаний П.М.Невежина:
Каким-то образом император Александр III узнал, что Островский находится в тягостном материальном положении, и при первой встрече с братом драматурга, Михаилом Николаевичем, бывшим членом Государственного совета, обратился к нему:

Как живет ваш брат?

Островский молча поклонился. Государь продолжал:

Как его материальное состояние?

Очень дурное, ваше величество. Своих средств у него нет почти никаких; за труды же он получает очень мало, а у него жена и шесть человек детей.

Странно,- с неудовольствием сказал император,- что до сих пор мне об этом никто не сказал. Я сделаю, что нужно.

Через несколько дней состоялся высочайший указ о назначении драматургу, губернскому секретарю Александру Николаевичу Островскому, пенсии в 3000 рублей в год. (Примечание Редакции).

Биографическая справка:

ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ (1866-1933)

Выдающийся русский государственный деятель. Внук Императора Николая I, двоюродный брат Императора Александра III и двоюродный дядя Императора Николая II. Путешественник, генерал-адъютант, адмирал, крупный теоретик и организатор военно-морского и торгового флота. Приобрёл на личные средства во Франции несколько аэропланов для России, положив начало русской авиации. Во время войны организовал и возглавил русскую фронтовую авиацию. После февральской революции был отстранён от должности и ввиду угрозы расстрела отбыл сначала в Крым, а затем - в Европу.

(1866-1933) Выдающийся русский государственный деятель. Внук Императора Николая I, двоюродный брат Императора Александра III и двоюродный дядя Императора Николая II. Путешественник, генерал-адъютант, адмирал, крупный теоретик и организатор военно-морского и торгового флота. Приобрёл на личные средства во Франции несколько аэропланов для России, положив начало русской авиации. Во время войны организовал и возглавил русскую фронтовую авиацию. После февральской революции был отстранён от должности и ввиду угрозы расстрела отбыл сначала в Крым, а затем - в Европу.

ПРЕДИСЛОBИЕ

В нашем новом труде мы не намерены излагать истории царствования Александра Благословенного.
Мы стремимся дать опыт исторического исследования характера и деятельности Александра Павловича не только как государя и повелителя земли русской, но и как человека. Задача наша не из легких — мы это сознаем: во-первых, потому, что многие источники отсутствуют вследствие систематического истребления их императором Николаем I; другие хотя и существуют, но с большими пробелами, как, например, вся переписка императрицы Марии Федоровны с сыном-первенцем; во-вторых, мы не могли воспользоваться полностью всеми иностранными архивами, несмотря на широкую любезность архивов иностранных дел: французского, австрийского и прусского; наконец, доступ к некоторым частным архивам, как русским, так и иностранным, еще не открыт. Главными источниками, которыми мы могли вполне свободно пользоваться, были документы и рукописи Собственной Его Императорского Величества библиотеки и Государственного архива, а также материалы, находящиеся в архиве Канцелярии Военного министерства, помещающемся в Петропавловской крепости.
Повторяем, мы не старались дать историю царствования императора Александра I. До сих пор имеется в России только сочинение Николая Карловича Шильдера. Эта интереснейшая книга написана с вдохновением, увлекательно и талантливо, но, строго говоря, труд Шильдера нельзя назвать серьезной исторической работой. Она читается легко и, как исторический роман, каждому, занимающемуся этой эпохой, необходима, но в ней чувствуется какая-то незаконченность, много весьма досадных пробелов, недомолвок и неточностей. Покойный историк имел желание написать подробную историю царствования своего любимого героя; он успел подготовить обширнейший материал для этой цели, ныне находящийся
в Императорской Публичной библиотеке, но преждевременная кончина прервала благие намерения Николая Карловича. Смеем выразить надежду, что к столетию кончины императора Александра I, то есть к 1925 году, найдутся молодые силы, которые посвятят себя этой работе.
Наша же задача гораздо скромнее: мы давали и даем материалы, которыми будущие русские историки могут воспользоваться. Не нам также решать вопрос, возвеличит или понизит предлагаемое историческое исследование образ благословенного монарха.
Думаем, что как правитель великой страны Александр I займет первенствующее место в летописях общей истории; как русский государь он был в полном расцвете своих блестящих дарований лишь в годину Отечественной войны, в другие же периоды двадцатичетырехлетнего царствования интересы России, к сожалению, отходили на второй план. Что же касается личности Александра Павловича как человека и простого смертного, то вряд ли облик его, так сильно очаровывавший современников, чрез сто лет беспристрастный исследователь признает столь же обаятельным.

ГЛАВА I

ГОДЫ КОЛЕБАНИЙ

«Трудно быть умнее императора Александра;
но я нахожу, что в его уме чего-то не хватает,
и я не могу определить, чего именно»*.

Мнение об императоре Александре,
высказанное Наполеоном
в одной из бесед с Меттернихом

Кончина отца, столь драматичная, застала Александра, когда ему было двадцать три года и три месяца от роду. Он был уже молодой человек и шесть лет женат, душой
и телом вполне развит. Следовательно, ему было возможно наблюдать, размышлять и взвешивать все события. Два лица имели в детском возрасте преобладающее на него влияние. То были: великая его бабка Екатерина II и швейцарец-воспитатель Лагарп. Екатерина служила живым примером, как нужно царствовать и управлять народом, Лагарп преподал те рецепты, которые, по его мнению, наиболее были подходящи и современны для роли монарха обширной империи.
Александр многое усвоил, так как был восприимчив, но усвоил поверхностно, не вдумываясь в суть дела и не стараясь понять духа русского человека. Потому его решения были торопливы и необдуманны, недоставало прочного фундамента.
По свидетельству старого его дядьки Протасова, юноша был умный и даровитый, но ленивый и беспечный; он быстро схватывал всякую мысль, но скоро забывал, не умел сосредоточиться, мало читал, предпочитая другие развлечения, и особенно интересовался военными упражнениями. Так было, когда в 16 лет его женили, так оно
и осталось в год смерти Павла. Эти недостатки характера как нельзя более наглядно сказались в той роли, которую сыграл Александр в событиях, доведших его до престола в марте 1801 года, а также в предшествовавших интригах к завершению этой драмы. Люди, с которыми приходилось ежедневно сталкиваться, были или придворные, или офицеры. Кроме них, при строгостях Павловского режима, Александру не с кем было встречаться. Ему было хорошо известно, как многие критиковали деятельность государя, как боялись Павла одни и как ненавидели его другие, что недовольство и ропот слышались не только в столице, но и вне Петербурга, что такого рода отношение к его отцу не предвещало ничего отрадного и что все это могло довести до печальной развязки. Между тем Александр, слыша о ропоте и недовольстве, продолжал усердно и беспечно свои любимые военные занятия при любезном посредничестве опытного и старательного артиллерийского офицера Аракчеева; иногда вздыхал дома наедине
с своей женой и ничем не выражал своих истинных чувств, смиренно покоряясь судьбе и не делая никаких попыток сблизиться с батюшкой, чтобы раскрыть ему глаза или уберечь его от готовящейся грозы.
А было над чем призадуматься. При известной встрече в бане с графом Паниным, Никита Петрович еще почти за год, то есть в 1800 году, прозрачно намекнул Александру на возможность заговора.
Нет сомнения, что и другие лица говорили ему то же самое. Вместе с тем Александру было известно, что в последние годы своей жизни Екатерина хотела лишить наследства на престол сына, отдав это наследство в руки любимого ее внука. 16 сентября 1796 года в разговорах
с Александром престарелая императрица лично изъявила желание передать непосредственно всероссийский престол в руки возлюбленного ее внука, лишив престола Павла Петровича. Неделю спустя Александр письменно поблагодарил бабушку за оказанное ему доверие.
По этому поводу Шильдер старается доказать, что письмо, написанное Александром бабушке, было послано с ведома Павла Петровича. Говоря далее об этом вопросе, историк Александра до того увлекается, что допускает в области исторической науки право «отгадывать и восстановлять — в особенности отгадывать».
Не можем допустить подобной теории, потому что такого рода догадки только уклоняются от истины. Увлекаясь дальше, Шильдер сопоставляет даты писем Александра к Аракчееву и Александра к Екатерине и совсем голословно приходит к заключению, что свидетелем какой-то «присяги был Аракчеев», что будто бы «необъяснимая дружба» между Александром Павловичем и Аракчеевым кроется в этой присяге, данной наследником отцу
в присутствии гатчинского капрала. Все это требовало бы каких-либо доказательств, но они отсутствуют. Единственное свидетельство о происшедшей в царской семье размолвке по поводу намерения императрицы Екатерины лишить Павла престола находится в приложениях к I тому истории Шильдера, а именно: «Записка великой княгини Анны Павловны» из материалов и бумаг, собранных М.А.Корфом для жизнеописания императора Николая.
Великая княгиня много лет спустя кому-то рассказала: «...В минуты откровения моя мать поведала моему супругу, что при рождении моего брата Николая [следовательно, в июне 1796 года, а вовсе не в сентябре, т. к. Николай Павлович родился 25 июня того же года] императрица Екатерина передала ей документ, в котором требовала у моего отца отказаться от прав на престол в пользу моего брата Александра. Она настаивала на подписи моей матери, дабы заручиться ее поддержкой. Моя мать искренне возмутилась и отказалась передавать эту бумагу.
Императрица Екатерина была вне себя, так как замыслы ее расстроились.
Позднее мой отец нашел этот документ среди прочих бумаг императрицы. Одна только мысль о возможной причастности моей матери к осуществлению подобного акта раздосадовала его, что в дальнейшем повлияло на их отношения и принесло много страдания маман». И это свидетельство подлежит некоторому сомнению. Едва ли императрица Екатерина могла беспокоить свою невестку после родов такого рода откровением. В год смерти Николая Павловича королеве Нидерландской было шестьдесят лет, и если она лично и рассказывала что-либо подобное барону Корфу, то память могла ей изменить, ибо в 1796 году Анне Павловне минуло всего год жизни.
Что касается мыслей, волновавших душу Александра, то это действительно останется загадкой, так как он ни
с кем не говорил об этом, крайне щекотливом для него, вопросе. Если верить тому, что Александр писал в то время Лагарпу, покинувшему Россию за год до этого события, то могло казаться, что юноша был глубоко смущен всем происшедшим и даже намеревался удалиться навсегда
с женой за границу*. Но писать одно, а решать — другое дело, и мы затрудняемся определенно высказаться, какие чувства преобладали в сердце Александра.
Льстецов при дворах не оберешься. Люди, дрожавшие при виде Павла, подделывались одновременно и к Александру. Лучший пример тому — Алексей Андреевич Аракчеев. Другой любимец императора Павла, Ростопчин, пока был в фаворе, не только искал ласки наследника, но старался понравиться и Елизавете Алексеевне, с которой часто имел случай беседовать. Что же сказать об остальных придворных? Да все делали то же.
Из офицеров Александр более знал семеновцев, состоя шефом этого полка. Князь П.М.Волконский был тогда его личным и шефским адъютантом. Многие другие офицеры Семеновского полка были впоследствии особо отличены Александром, а некоторые осчастливлены аксельбантами**.
Молва гласила, что из пехотных гвардейских частей семеновцы были наиболее озлоблены на царившие порядки. Вскоре это наглядно подтвердилось. До разыгравшейся трагедии Александр много знавал князя Адама Чарторыжского, имевшего на него значительное влияние, тоже проявившееся гораздо позднее. Но с 1799 года Чарторыжский был в Италии, а его друг Новосильцов — в Англии,
у графа С.Р.Воронцова. В рассматриваемые дни оставались в Петербурге и часто видели наследника граф П.А.Строганов, граф X.А.Ливен, граф Комаровский, Уваров, шеф кавалергардов, и князь П.П.Долгорукий. После удаления в Москву Ростопчина, а Аракчеева в Грузино, снова появились в столице братья Зубовы, которых Александр постоянно встречал при дворе своей бабки за последнее время ее управления. При дворе же его отца теперь появилась новая личность, назначенная петербургским военным губернатором. То был граф П.А.Пален, известный своим железным характером и твердой волей. Благодаря этим качествам император Павел и поручил ему наблюдение за столицей, ввиду разных тревожных слухов, доходивших до душевно расстроенного венценосца. Несомненно, что Пален произвел глубокое впечатление и на наследника престола. Они виделись ежедневно и вели продолжительные беседы.
Пален не скрывал от сына, что положение изо дня
в день делается более серьезным и тревожным, что необходим какой-либо выход, что ему, Александру, грозит постоянная опасность быть заключенным, словом, действовал на воображение юноши умело и искусно. Александр, сам отлично зная, что гроза неминуема, ни на что определенное не решался, опасаясь неожиданных последствий, но в конце концов дал Палену карт-бланш действовать по его усмотрению. Что это означало? Да просто согласие наследника на исполнение заговора (подробности которого не входят в нашу задачу). Раз заговор был решен, началась серия жутких дней, потому что без ведома Александра граф Пален действовать не собирался.
Нагляднейшим примером их отношений служит следующий эпизод, подтвержденный и самим Паленом,
и другими заговорщиками в беседах и записках о минувшем событии. Наступление на Михайловский замок было решено предварительно в ночь с 9 на 10 марта. Когда
о сем было доложено Александру, он заметил Палену, что 9 марта было бы рискованно действовать, ибо в дворцовом карауле находятся преданные государю преображенцы, а что, мол, с 11 на 12 марта будет там по очереди караул от 3 батальона семеновцев, за преданность которых ему, Александру, он ручается.

Приводим целиком приказ по лейб-гвардии Семеновскому полку.
«Воскресение 10 марта 1801 года.
Завтра в караулы батальон (3) генерал-майора Депрерадовича*.
В Главный: капитан Воронков, поручик Полторацкий, прапорщик Ивашкин.
К С.-Петербургским воротам подпоручик Усов 2-й.
К новым воротам поручик Жиленков.
Дежурный по караулам полковник Ситман.
Главным рундом и парадировать капитан Мордвинов.
Визитер рундом и парадировать подпоручик Леонтьев 2-й».

Из рассказов одного из офицеров, бывших в ту ночь
в карауле, поручика Полторацкого, мы могли почерпнуть такие подробности: «10 марта был сбор при Дворе. Павел прогуливался среди трепещущих военных, выстроенных по полкам.
Я был в Семеновском. Великий князь Александр, шеф нашего полка, приблизился ко мне и сказал: «Завтра вы заступите на караул в Михайловском замке». Я подчинился, но это вызвало у меня неудовольствие... заступать на караул не в свою очередь... Назавтра я оделся по уставу, взял денег, ибо мы никогда не были уверены, что нас не отправят из дворца в Сибирь, и направился в Михайловский замок с капитаном Воронковым и прапорщиком Ивашкиным. Мы заступили на караул во внутреннем дворе дворца в своего рода галерее. Мы ничего не знали о том, что готовилось; генерал Депрерадович, который должен был рассказать мне о готовившихся событиях, из-за волнений забыл это сделать. Ночь была холодной и дождливой. Мы устали. Воронков дремал на каком-то диванчике, Ивашкин на стуле, а я прилег перед камином
в передней, где находились солдаты. Вдруг бежит лакей
с криком «Императора убивают!». Внезапно разбуженные, дрожащие и испуганные, мы не знали, что делать. Воронков сбежал. Я остался старшим по званию...
Я обожал великого князя Александра и был счастлив его восшествию на престол; я был молод, легкомыслен, и, ни с кем не посоветовавшись, побежал в его покои».
Граф Пален не сразу согласился отложить назначенное предприятие и заявил наследнику, что «речь идет
о вашей жизни» и что весь заговор может быть раскрыт за эти два дня.
Но Александр стоял на своем, и Пален, признав доводы основательными, согласился отложить злополучное дело до ночи 11 марта. Тем не менее и Пален оказался отчасти правым, так как 10 марта Александр вместе с братом Константином были арестованы во дворце домашним арестом. Словом, для каждого ясно, что готовилось что-то необычное, но для современников и в частности для Александра надвигались тревожные часы. Очевидно, что и он сознавал вполне всю серьезность переживаемого момента, но, по причине свойственной ему беспечности и не задумываясь глубоко о возможных последствиях, Александр, дав согласие, пребывал в состояния полудремоты до окончания заговора.
Это нравственное состояние двадцатитрехлетнего юноши мало понятно для нас, пишущих эти строки, но описываемая полудремота в те дни глубокой драмы стоила Александру, с годами, невыносимых мучений совести. Совесть заговорила скоро, уже с первых дней вступления его на престол*, и не умолкла до гроба.
Выходило такое невиданное положение вещей. Наследник престола знал все подробности заговора, ничего не сделал, чтобы предотвратить его, а, напротив того, дал свое обдуманное согласие на действия злоумышленников, как бы закрывая глаза на несомненную вероятность плачевного исхода, т.е. насильственную смерть отца. Ведь трудно допустить следующее предположение, а именно, что Александр, дав согласие действовать, мог сомневаться, что жизни отца грозит опасность. Характер батюшки был прекрасно известен сыну, и вероятие на подписание отречения без бурной сцены или проблесков самозащиты вряд ли допустимо. И это заключение должно было постоянно приходить на ум в будущем, тревожить совесть Александра, столь чуткого по природе, и испортить всю последующую его жизнь на земле. Оно так и было в действительности, что подтвердили все современники Благословенного монарха.
Мало понятна также сцена, произошедшая между императрицей Марией Федоровной и сыном после катастрофы.
Мать точно сомневалась в участии сына и, убедившись в невиновности своего первенца, бросилась ему в объятия. Никто, конечно, не присутствовал при этой сцене, и можно судить о ней только по догадкам. Психология Марии Федоровны, нам кажется, была не вполне та, которую приписали ей историки этой эпохи. Хотя после кончины мужа и первого порыва отчаяния Мария Федоровна явно хотела взять бразды правления*, но она сознавала, что это немыслимо при популярности Александра, а внешние проявления ее властолюбия были сделаны более для эффекта и впечатления на сына, чем обдуманы заранее. Гораздо труднее определить, знала ли императрица сама о готовящемся заговоре или не подозревала этого; современники и историки безмолвствуют насчет заданного предположения, а дневники Марии Федоровны, могущие раскрыть свет на эти события, сожжены императором Николаем I тотчас же после смерти матери**.
Лично мне мнится, что слухи о возможности заговора должны были быть известны Марии Федоровне, а что император опасался такого исхода, то об этом она могла судить по тому, что потаенная дверь, ведущая в ее апартаменты, была изнутри заперта на ключ, но остается невыясненным — по распоряжению кого именно. Все описывавшие подробности ночной драмы единогласно свидетельствуют, что дверь была заперта со стороны лестницы, и что когда Павел бросился к ней, он не мог отворить ее. Это одно уже доказывает, что и в новом дворце верили в возможность нападения — если не императорская семья, то приближенные или прислуга. Вероятно, следовательно, то, что до кончины Павла ни мать, ни сын не говорили между собой о заговоре и вряд ли говорили часто об этом событии и позже.
Говорили о заговорщиках и об их ролях, это не подлежит сомнению, но не о самом заговоре, так как эта тема была едва ли приятна Александру, а мать избегала всегда раздражать сына, чтобы не терять желанного влияния.
Чтобы кончить с этими гипотезами, упомяну о цесаревиче Константине, который ничего не ведал ни о заговоре, ни о переговорах брата с Паленом, и про которого говорили, что он сказал знаменательную фразу, что он «не хотел восходить на престол, обагренный кровью отца».
Гораздо труднее было Александру рассчитаться после своего воцарения с лицами, возведшими его так возмутительно нагло на престол предков.

И тут мы встретимся с целым рядом необъяснимых противоречий, которые трудно окончательно разгадать
и выяснить. Главы первого и второго заговоров, графы Панин и Пален, удалены навсегда из Петербурга.
Панин жил в своих угодьях Дугине и Марфине до самой кончины (в 1837 г.) и только при Николае Павловиче получил разрешение наезжать в Москву.
Пален до смерти жил в своем родовом имении «Eckau» Курляндской губернии и в Риге (скончался в 1826 г.). Но кары, собственно говоря, не было наложено никакой ни на главарей, ни на прочих исполнителей кровавого деяния. Явление это скорее понятно: ни для кого не было выгодно затевать шумного судебного процесса, а тем более для воцарившегося Александра, так необдуманно вплетенного в замыслы Палена и заговорщиков. Те из них, которым молва приписывала активное воздействие в памятную ночь 11 марта, удалились в свои деревни.
Говорим о князе Яшвиле, Скарятине и Татаринове,
а также о Горданове, Мансурове, Аргамакове и Марине. Впрочем, трое последних и не думали оставлять службы.
Братья Зубовы окончательно удалились со сцены, жили в своих имениях и вскоре один за другим сошли в могилу. Талызин, бывший командиром преображенцев, на квартире которого собирались заговорщики до шествия во дворец, внезапно умер в мае 1801 года. Уверяли, что он отравился или его отравили, но слух остался слухом.
Командир семеновцев Депрерадович вышел в отставку только в 1807 году и жил в большой нищете до глубокой старости.
Беннигсен, после временного удаления, оставался на военной службе и участвовал видным деятелем во всех Наполеоновских кампаниях. Его берегли и ценили как способного генерала. Но при дворе избегали его приглашать, и имя его почти никогда не встречается на страницах камер-фурьерского журнала. Временами его звезда восходила, особенно во время похода 1807 года и после Прейсиш-Эйлау и Фридланда, затем он сыграл видную роль в Отечественную войну и в следующих кампаниях. Но, повторяю, с Беннигсеном не прекращали отношений; бывали случаи, что и государь, и вдовствующая императрица его принимали у себя и писали ему деловые письма. Между тем его роль при вступлении на престол забыть было бы трудно, он занимал выдающееся положение именно тогда, и его сухая и высокая фигура должна была глубоко врезаться в воображение, если желали вспоминать злополучную ночь тревоги и ужаса.
Думается, что если на эту личность смотрели сквозь пальцы, то благодаря тому только, что он был иностранец, родом из Ганновера, и ценили его военные дарования. Между тем он никогда не скрывал своей деятельности в ту эпоху, любил даже беседовать с друзьями о былом и оставил подробные записки, где оправдывал свое возмутительное поведение. Генерал Фок (Александр) многое записал с его слов, а после его смерти немец Бернгарди издал
в Германии часть записок Беннигсена. Но Александр все-таки не прощал ему прошлого и не дал ему фельдмаршальского жезла, так легко доставшегося двум другим немцам, Витгенштейну и Ф.В.Сакену, заслуги которых были менее крупны.
Оригинальная участь выпала на долю Уварова. Будучи раньше при Павле генерал-адъютантом, но потеряв вследствие немилости это звание, Уваров был первый назначен генерал-адъютантом при воцарении Александра. С ним Александр совершал свои обычные прогулки по столице пешком и верхом в первые годы царствования. Он почти ежедневно был зван к столу государя, а также был желанным лицом у Марии Федоровны, что еще поразительнее. Вероятнее всего, что благодаря счастливому характеру
и ничтожности его личности на него смотрели сквозь пальцы, или Уварову удалось скрыть свою настоящую роль в тех событиях обычными шуточками и каламбурами, на которые он был мастер, под личиной постоянного благодушия и вечного коверкания французского языка, обычного тогда для всей аристократии, но плохо усвоенного Уваровым. Словом, он оставался «избалованным ребенком» царской семьи до своей кончины в 1824 году, и не мудрено, что ехидный грзинский временщик так зло сострил на его похоронах*.
Каково было участие другого царского приближенного, князя Петра Михайловича Волконского, установить трудно. Вероятно, роль его как молодого офицера ограничивалась сочувствием к заговору, разделяемым большинством тогдашней гвардейской молодежи, но как шефский адъютант Семеновского полка он не мог относиться безучастно к разыгравшимся событиям. Во всяком случае, князь Волконский остался другом царской семьи на всю свою жизнь, а следовательно, не было поводов оказывать ему недоверие, и мы готовы допустить, что активного участия он и не принимал в мартовском эпилоге.
Ни записок, ни воспоминаний Петр Михайлович не оставил, так что его личное свидетельство отсутствует, но имя его, тем не менее, встречается в ходивших тогда списках заговорщиков**.
О людях меньшого калибра мы не будем распространяться, но многим из участников удалось выдвинуться на последующей службе. Примером может служить Сергей Марин, назначенный флигель-адъютантом и получавший позднее неоднократно доверительные поручения государя. Он умер в 1813 году. Если приходится распространяться о личностях, то потому именно, что некоторые историки ищут в составе удалившихся или удаленных заговорщиков ту среду дворянства, где образовалась оппозиция к мероприятиям Александра Павловича; так, в книжке Ю.Карцова и К.Военского «Причины войны 1812 года» сказано: «Обманутые в честолюбивых надеждах, заговорщики рассеялись по лицу России. Своими рассказами про роковую ночь 11 марта и про немилостивое отношение к ним государя они положили начало общественному недовольству, с которым Александр должен был бороться вплоть до самого 1812 года». Вряд ли это верно, и вот почему: подверглись полнейшей опале только те, которые заведомо считались убийцами, как князь Яшвиль*, Татаринов, Скарятин**, и то не все; остальные же продолжали свою службу, и никто их никогда ничем не тревожил. Поэтому мы не допускаем мысли, чтобы эти немногие могли «положить начало общественному недовольству», с которым должен был бороться государь. Действительно, недовольство существовало в среде дворянства, но причины были иные, и главным образом до 1812 года — опасение за либеральные реформы, угрожавшие крепостному праву, а также союз с Наполеоном, сыном великой революции, и с Францией вообще как рассадницей передовых идей, весьма мало имевших поклонников из дворян. Впрочем, авторы «Причин войны 1812 года» выставляют и указанные нами только что причины недовольства, но к чему связывать это с событием 11 марта 1801 года, — мы недоумеваем. Один князь Яшвиль дерзнул написать императору Александру вызывающее письмо, никем не читанное
в ту эпоху, и только.
«Государь, с той минуты, когда несчастный безумец, Ваш отец, вступил на престол, я решился пожертвовать собою, если нужно будет для блага Россия, которая со времени Великого Петра была игралищем временщиков и, наконец, жертвою безумия.
Отечество наше находится под властью самодержавною, самою опасною из всех властей, потому что участь миллионов людей зависит от великости ума и души одного человека. Петр Великий нес со славою бремя Самодержавия, и под мудрым его вниманием Отечество отдыхало. Бог правды знает, что наши руки обагрялись кровью не из корысти. Пусть жертва не бесполезна.
Поймите Ваше великое призвание: будьте на престоле, если возможно, честным человеком и русским гражданином! Поймите, что для отчаяния есть всегда средство, и не доводите Отечество до гибели. Человек, который жертвует жизнию для России, вправе Вам это сказать. Я теперь более велик, чем Вы, потому что ничего не желаю, и, если бы даже нужно было для спасения Вашей славы, которая так для меня дорога только потому, что она слава и России, я готов был бы умереть на плахе; но это бесполезно, вся вина падет на нас, и не такие поступки покрывает царская мантия! Прощайте, Государь! Перед Государем
я спаситель Отечества, перед сыном — убийца отца! Прощайте! Да будет благословение Всевышнего на Россию и Вас, ее земного кумира! Да не постыдится она его вовеки!»
Нам неизвестно, дошло ли это письмо до государя; если бы и дошло, то оно, конечно, не сохранилось в официальных архивах.
Это письмо князя Яшвиля, хранившееся у его потомков, характерно как плод настроения некоторых из заговорщиков в ту годину*.
Но были и другие из видных деятелей этой драмы, которые до конца своих дней несли убеждение в правоте действий на столь незавидном поприще и даже гордились сыгранной ролью. Мы говорим и о графе Палене,
и о генерале Беннигсене, современники коих одинаково свидетельствуют, что они оба считали себя чуть ли не спасителями России от сумасбродства тирана. Остальные их соучастники были гораздо скромнее и предпочитали не вспоминать во всю остальную жизнь о сомнительных подвигах юности.
Неугомонный Лагарп, примчавшийся в Петербург по вызову своего бывшего питомца, счел своим долгом высказать личное мнение о возможной расправе с заговорщиками и 30 октября 1801 года написал по этому поводу довольно-таки бестактное письмо государю, особенно бестактное потому, что Лагарп был иностранец и должен был знать, что на Руси и государь, и все подданные никогда не терпели такого рода вмешательств. Впрочем, Александр Павлович пропустил мимо ушей непрошеные советы, поступив мудро и логично по сложным обстоятельствам того времени.
Вот полный текст Лагарповского послания:
«Санкт-Петербург, 30 октября 1801 года.
Государь, я осмеливаюсь обратиться к Вашему Императорскому Величеству с некоторыми размышлениями, порожденными нашей последней беседой.
Народ, доведенный до крайности суровостями, несомненно, может бороться с теми, кто их притесняет. Эта правда чувствований не нуждается ни в каких доказательствах, и поэтому излишне делать ее предметом поспешных выводов. Они могут иметь лишь неприятные последствия, причем лишь точно установленная необходимость может узаконить то, как они используются.
То, что Ваш народ, Государь, был доведен до этой необходимости, к сожалению, слишком истинно. Чтобы предупредить гибельные последствия, которые повлекли бы за собой соразмерное противодействие, были необходимы быстрые и надежные средства. Те, что использовались в других странах, были несомненно применимы
в положении Вашего Отечества, и Ваши качества Наследника Престола, сына и гражданина вменяли Вам в обязанность прибегнуть к этим средствам. Это именно то, Государь, чего Вы должны были желать, и это также то, чего Вы действительно желали.
Но люди, назначенные привести в исполнение этот законный план, злоупотребили Вашим доверием и не выполнили Ваши приказы. Это формальное неповиновение указывает на виновных. Вероятно, те, кто вошел
в покои Императора в соответствии с установленным планом, не были таковыми сначала; но они стали ими, потворствуя убийцам. Виновны не только те, кто наносил удары Государю и заставил его испустить дух в муках длительной агонии; их соучастниками были и те, кто допустил это зверство, в то время как их долгом было обнажить шпаги против убийц и неукоснительно подчиняться полученным указаниям. Как всего лишь три человека смогли бы совершить подобное покушение в окружении шестнадцати других, если бы не были ими поддержаны? И что думать о людях, которые хладнокровно наблюдали, как удушают их Императора, напрасно взывавшего
к ним о помощи и погибшего лишь после долгого сопротивления? Итак, Государь, я не могу не думать, что от Вас умышленно скрыли истину! Я не хочу огорчать Ваше сердце пересказом подробностей, которые мне повторяли от Парижа до Санкт-Петербурга. Какова бы ни была согласованность этих рассказов, они, вероятно, преувеличены, но та же согласованность касательно людей, рассматриваемых повсюду в качестве главных исполнителей, не позволяет считать их невиновными, пока они не оправдают себя. Молва много лжет, но она говорит и правду.
Недостаточно, чтобы Ваше Императорское Величество имело чистую совесть, или чтобы те, кто имеет честь знать Вас, были убеждены, что Вам пришлось уступить необходимости: нужно, чтобы все знали, что когда Вам, после долгого сопротивления, пришлось ради блага Вашей страны согласиться на то, что законно и с успехом было исполнено в других краях, Ваше доверие было постыдно обмануто; нужно, чтобы узнали, что вы повсюду покараете преступление, как только Вам станет о нем известно.
Убийство Императора посреди его дворца, в кругу его семьи, нельзя оставить безнаказанным, не поправ божественных и человеческих законов, не опорочив императорского сана, не подвергнув народ опасности стать жертвой недовольных, достаточно дерзких, чтобы отомстить монарху, распорядиться его троном и заставить его преемника признать их невиновность.
Вам, Государь, взошедшему на престол скрепя сердце, надлежит отныне служить опорой России, которую поколебали непрерывные перевороты. Но в ожидании, что установления, которые вы подготавливаете, сослужат ей свою службу, правосудию надлежит охранять закон. Оно карает жестокой смертью разбой на большой дороге, совершенный людьми, которых, быть может, на преступление толкнула нищета, и оно терпит рядом с Вашей особой тех, кого глас народа обвиняет в участии в убийстве Императора, и которые были, по меньшей мере, в сообществе
с убийцами! Государь! Именно благодаря непредвзятому, гласному, строгому и быстрому правосудию подобные покушения могут и должны быть пресечены. С этим позором, когда цареубийцы, постоянно остающиеся безнаказанными и иногда даже вознаграждаемые, рыскают вокруг трона, готовые возобновить свои злодеяния, в России должно быть покончено.
Если бы Ваше Императорское Величество спросило моего мнения, я б

Моя книга воспоминаний впервые увидела свет на английском языке в Нью-Йоркском издании Феррер и Рейнхерт.
Теперь я с удовольствием иду навстречу желанию издательства «Иллюстрированной России» познакомить с моим трудом русского читателя, предоставив право издания книги на русском языке в виде приложения к журналу в 1933 году.
Я написал эту книгу, не преследуя никаких политических целей и никаких общественных задач.
Просто в соответствии с пережитым я захотел рассказать, что память сохранила, а главное отметить этапы того пути, который привел меня к мысли, что единственное ценное в нашей жизни это работа духа и освобождение живительных сил нашей души от всех пут материальной цивилизации и ложных идеалов.
Я верю, что после тяжелых испытаний в России зародится Царство Духа, Царство освобождения души человека.
Не может быть Голгофы без Воскресения. А более тяжкой Голгофы, чем Голгофа Великомученицы России, мир не видел.
Будем верить в Царство Духа.
Вот что я хотел сказать моим русским читателем.
Великий Князь Александр Михайлович
Париж
Июнь 1932 г.

Глава II. Мое рождение

Глава III. Моя первая война

Глава IV. Княгиня Юрьевская

Глава V. Император Александр III

Глава VI. Юность и совершеннолетие

Глава VII. Плавание Великого Князя

Глава VIII. Женитьба

Глава IX. Царская фамилия

Глава X. Царские миллионы

Глава XI. Император Николай II

Глава XII. Оловянные боги

Глава XIII. Гроза надвигается…

Глава XIV. Тысяча девятьсот пятый год

Глава XV. Биарриц. Начало авиации

Глава XVI. Накануне

Глава XVII. Война и революция

Глава XVIII. Бегство

Глава XIX. После бури

Глава XX. Заключение

Великий Князь Александр Михайлович

Моя книга воспоминаний впервые увидела свет на английском языке в Нью-Йоркском издании Феррер и Рейнхерт.

Теперь я с удовольствием иду навстречу желанию издательства Иллюстрированной России познакомить с моим трудом русского читателя, предоставив право издания книги на русском языке в виде приложения к журналу в 1933 году.

Я написал эту книгу, не преследуя никаких политических целей и никаких общественных задач.

Просто в соответствии с пережитым я захотел рассказать, что память сохранила, а главное отметить этапы того пути, который привел меня к мысли, что единственное ценное в нашей жизни это работа духа и освобождение живительных сил нашей души от всех пут материальной цивилизации и ложных идеалов.

Я верю, что после тяжелых испытаний в России зародится Царство Духа, Царство освобождения души человека.

Не может быть Голгофы без Воскресения. А более тяжкой Голгофы, чем Голгофа Великомученицы России, мир не видел.

Будем верить в Царство Духа.

Вот что я хотел сказать моим русским читателем.

Великий Князь Александр Михайлович

Июнь 1932 г.

Высокий, с военной выправкой, человек торопливо пересек залитый дождями дворик в Таганроге около дворца и вышел на улицу.

У ворот часовой отдал ему честь, но незнакомец его не заметил. Еще миг и высокий человек исчез во тьме ноябрьской ночи, окутавшей словно пеленой туманом этот южный, приморский городок.

Это кто был? - спросил сонный гвардейский капрал, возвращающийся с кругового обхода.

Его Императорское Величество вышли на раннюю прогулку-ответил часовой, но голос его звучал как-то неуверенно.

Да ты с ума сошел, - напустился на него капрал, - разве ты не знаешь, что Его Величество тяжко болен, что доктора потеряли всякую надежду и ждут конца Государя до рассвета?

Оно может так, - сказал часовой, - но ни у кого другого нет таких сгорбленных плеч, как у Государя. Я его знаю ведь. Каждый день в течение трех месяцев вижу его.

Разговор замолк. Часовой опять замер на своем посту.

Несколько часов спустя глухой звон колоколов, разносясь в воздухе на далекие версты вокруг, возвестил русским людям, что Император и Самодержец BсeРоссийский, победитель Наполеона, Александр I, в Бозе почил.

Несколько фельдъегерей были срочно отправлены в С.Петербург, чтобы сообщить о происшедшем Правительству и законному Наследнику, брату почившего царя, Великому Князю Константину Павловичу.

Офицеру, пользовавшемуся особым доверием, был отдан приказ доставить царские останки в столицу. В течение следующих десяти дней русский народ, затаив дыхание, смотрел на бледного, изможденного человека, сидевшего позади запечатанного гроба на траурной колеснице, которая мчалась со скоростью, напоминавшей атаку французской кавалерии. Ветераны Аустерлица, Лейпцига и Парижа, стоявшие вдоль длинного пути, в недоумении качали головами и говорили, какой странный конец царствования, из превзойденного никем великолепием и славой побед!

Правительство дало краткий приказ не выставлять тела усопшего Императора для поклонения народа.

Тщетно иностранные дипломаты и придворные старались постичь причину таинственности. Спрошенные отговаривались незнанием и только разводили руками.

Но тут произошло событие, заставившее все взоры отвернуться от царского катафалка к площади Сената. Наследник Престола Великий Князь Константин отрекся от своих прав на престол в пользу своего младшего брата Николая Павловича. Счастливо женатому морганатическим браком на польке Грудзинской Константину не захотелось променять мирную семейную жизнь в Варшаве на превратности венценосца. Он просил его не винить и выразил уверенность, что все подчинятся его воле. Гробовым молчанием встретил Сенат чтение собственноручно написанного отречения Великого Князя Константина.

Имя Нового Наследника Великого Князя Николая было мало знакомо. У Императора Павла I было четыре сына, и трудно было предвидеть, что красавец Александр I умрет бездетным, и что мужественный Константин поразит Россию неожиданностью отречения. Будучи на несколько лет моложе своих братьев, Великий Князь Николай до декабря 1825 года проходил обычную строевую карьеру, а потому лишь военные круги могли судить о способностях и характере нового Императора.

Хороший и исполнительный строевой офицер, Великий Князь Николай привык к дисциплине и провел немало часов своей жизни в приемных высших сановников Империи. У него было много высоких качеств и никакого знакомства с государственными делами; он никогда не принимал участия в заседаниях Государственного Совета. К счастью для России, он мог положиться на знания и опыт любивших родину сановников Империи. Эта последняя мысль ободрила тех министров, которые отправлялись представляться юному правителю России.

Однако, некоторая холодность омрачила первое представление. Новый Император заявил, прежде всего, что он желал бы лично прочесть письмо Константина Павловича. Как человек военный, великий князь Николай опасался интриг со стороны гражданских сановников. Ему дали письмо. Он внимательно его прочел и рассмотрел подпись. Ему все еще казалось невероятным, чтобы Наследник русского престола мог ослушаться приказания свыше. Во всяком случае, Николай считал, что Константин Павлович должен был заблаговременно предупредить о своих намерениях покойного Императора, чтобы Николай Павлович имел бы возможность и время несколько подготовиться к правлению государством.

Он сжал кулаки и поднялся со своего места. Высокий, красивый, атлетически сложенный Николай был образцом мужской красоты.

Мы исполняем волю нашего покойного брата, и желание Великого Князя Константина, - объявил он, и то, что он сказал мы, было отмечено министрами. Этот молодой человек заговорил как монарх. Мог ли он так же и действовать? Доказательство представилось гораздо раньше, чем можно было ожидать.

На следующий день, 14 декабря, когда армия должна была присягнуть новому Государю, тайное политическое общество, во главе которого стояли представители родовитой молодежи, решило воспользоваться этим днем, чтобы поднять открытое восстание против престола и династии.

Даже теперь, по прошествии столетия, очень трудно составить определенное мнение о политической программе тех, кого история назвала декабристами. Гвардейские офицеры, писатели, интеллигенты - они подняли восстание не потому, что у них была какая-то общая идея, но, по примеру французской революции, но в целях освобождения угнетенного народа. Между ними не было единомыслия по вопросу о том, что будет в России после падения самодержавия. Полковник Пестель, Князь Трубецкой, Князь Волконский и другие члены петербургской организации декабристов мечтали создать в России государственный строй по примеру английской конституционной монархии. Муравьев и декабристы провинциальных кружков требовали провозглашения республики в духе Робеспьера. За исключением Пестеля, человека с математическим складом ума, взявшего на себя подробную разработку проекта будущей русской конституции, остальные члены организации предпочли приложить свою энергию на внешнюю сторону переворота Поэт Рылеев видел себя в роли Камилла Дю Мулэна, произносящим пламенные речи и прославляющим свободу. Жалкий, неуравновешенный юноша Каховский проповедовал необходимость идти по стопам благородного Брута.