"творчество платона и его значение для психологии". Учение платона о человеке Что платон относил к добродетели

ДОБРОДЕТЕЛЬ (греч. ἀρετή, лат. virtus, нем. Tugend, англ. virtue; букв. деятельное добро , делание добра) – фундаментальное моральное понятие, характеризующее готовность и способность личности сознательно и твердо следовать добру; совокупность внутренних, душевных и интеллектуальных, качеств, воплощающих человеческий идеал в его моральном совершенстве . Добродетель является одной из двух основных форм объективации морали наряду с принципами, нормами; в отличие от последних, фиксирующих надличностную и общезначимую сущность морали, она выражает индивидуализированность и произвольность морали. Ее можно определить как явленность морали в индивиде, интегральную характеристику моральной личности, мораль, ставшую мотивацией поведения. Для понятия добродетели существенными являются следующие признаки. Добродетель: 1) всегда соотнесена с высшей, самодостаточной целью, которая никогда не может быть низведена до уровня средства и совпадает с человеческим совершенством; 2) сопряжена с особыми, только ей свойственными удовольствиями (радостями) и практикуется ради самой себя; 3) возникает на пересечении природно-аффективных состояний (инстинктов, страстей, склонностей) и познающего ума, является качественной характеристикой (складом, устоем, диспозицией, нравственной определенностью) характера (нрава, этоса, темперамента, «души») человека: «Добродетель – это способность поступать наилучшим образом во всем, что касается удовольствий и страданий, а порочность – это ее противоположность» (Аристотель. EN, 1104 b); 4) представляет собой деятельное обнаружение нравственной сущности человека, реализуется в поступках, в соотнесенности с практикуемыми в обществе образцами поведения; 5) выступает как свободный (самочинный, преднамеренный, сознательно-взвешенный) образ действий, в ходе которого индивид принимает на себя риск собственных решений; 6) деятельно противостоит пороку. Среди конкретных теорий добродетели наиболее значительными, знаменующими важнейшие исторические вехи в ее понимании являются теории Аристотеля и Канта.

Аристотель создал теорию добродетели, конституировав этику в собственном и узком смысле слова (в широком значении она является важнейшей политической наукой, включающей в свой предмет также учение о высшем благе и образах жизни) как область знания, изучающую этические (относящиеся к этосу, нравственные) добродетели. Добродетель в его интерпретации связывается со счастьем (тождественным высшему благу) и представляет собой и путь к счастью, и существенную часть самого счастья. Древнегреческое слово ἀρετή не имело специфически морального смысла (делание добра), оно обозначало добротность вещи, части тела, живого существа, их соответствие своему назначению; это основное значение стало исходным для Аристотеля. Понимая добродетель как наилучшее, совершенное состояние души (добротность души), Аристотель видит это состояние в том, что «верно направленный разум бывает согласен с движениями чувств» (ММ, 1206 b), или, другими словами, неразумно-аффективная часть души слушается указаний ее разумной части подобно тому, как ребенок слушается указаний отца. Результатом является обладание серединой: «Как в страстях, так и в поступках пороки переступают должное либо в сторону избытка, либо в сторону недостатка, добродетель же умеет находить середину и ее избирает» (EN, 1107 а). Добродетель и пороки различаются не предметом, а способом, каким осуществляется то или иное дело; грани между ними являются подвижными. Середина представляет собой не среднее арифметическое и не общее правило, а совершенный, и притом каждый раз конкретный, выбор, зависящий и от того, кто выбирает, и от частных обстоятельств выбора. «Установленных правил нет в поступках и действиях» (ММ, 1189 b). Но это не означает субъективизма и произвола поведения, так как добродетель причастна верному суждению; поэтому добродетельные умения (привычки) человека соотнесены с привычными формами полисной жизни, которая также представляет собой воплощенный, предметно развернутый разум. Добродетельный индивид оказывается основной несущей конструкцией полисной морали. «Добродетель есть сознательно избираемый склад (души), состоящий в обладании серединой по отношению к нам, причем определенный таким суждением, каким определяет ее рассудительный человек» (EN, 1107 а).

Кант развивает свое учение о добродетели в прямой полемике с Аристотелем и его традицией. Для его позиции существенны следующие моменты: добродетель связана с такой целью, которая сама по себе есть долг; она выводится из чистых основоположений и вовсе не является навыком, привычкой к добрым делам; добродетель нельзя определять как середину, различие между ней и пороком имеет качественную природу. Кант разрывает связь добродетели с счастьем и подчиняет ее долгу: «Добродетель есть моральная твердость воли человека в соблюдении им долга, который представляет собой моральное принуждение со стороны его законодательствующего разума, поскольку этот разум сам конституируется как сила, исполняющая закон» (Метафизика нравов, ч. II. Введение, § XIII. – Соч. в 6 т., т. 4 (2). М., 1965, с. 314).

Аристотель и Кант своими подходами к добродетели обозначают две эпохи в истории этики и морали. Для Аристотеля мораль выступает по преимуществу в форме моральной (добродетельной) личности; этика является учением о добродетели. Такое понимание вполне соответствовало общественным отношениям античности и средневековья, в значительной мере сохранявшим естественную оболочку, имевшим форму личных связей. Для Канта мораль совпадает с абсолютным законом, а этика трансформируется прежде всего в метафизику нравов, учение о добродетелях становится вторичным по отношению к учению о долге. За таким взглядом стоял исторический сдвиг, в ходе которого общественные отношения приобрели безличный, вещный характер, а нравственность из области личностных добродетелей переместилась в область нормативных систем (прежде всего права).

Так как добродетель связана со всей конкретной человеческой деятельностью (в той мере, в какой последняя зависит от морального выбора личности), то в зависимости от сферы, предметной определенности этой деятельности она распадается на множество отдельных добродетелей. Софист Гиппий считал, что нельзя говорить о добродетели вообще, у мужчины – одна добродетель, у женщины – другая, у ребенка – третья и т.д. По мнению стоиков, напротив, добродетель всегда одна и та же. Преобладающей в европейской этике стала платоново-аристотелевская традиция, согласно которой общее определение понятия добродетели получает продолжение и дополнение в анализе отдельных добродетелей. От Сократа и Платона идет традиция выделения четырех кардинальных добродетелей: мудрости (рассудительности), справедливости , мужества , умеренности . По Платону, мудрость является качеством созерцательного ума, добродетелью философов. Аристотель отличал мудрость как качество теоретического ума, направленного на созерцание вечного, единого, от рассудительности как качества практического ума, направленного на познание изменчивого, единичного. Именно рассудительность (греч. φρόνησις, лат. prudentia, нем. Klugheit, англ. prudence) стала в европейской этике рассматриваться как первая среди кардинальных добродетелей. Она совпадает с умением человека находить конкретные пути и средства для достижения нравственно прекрасных целей; она не тождественна изобретательности ума: последняя становится рассудительностью только в соединении с добром; изобретательность, направленная на зло, оборачивается изворотливостью. Рассудительность – свойство ума, разумной части души (дианоэтическая добродетель, по классификации Аристотеля) и имеет отношение ко всем другим добродетелям (стоики как раз ее считали единственной добродетелью). «Как без рассудительности, так и без добродетели сознательный выбор не будет правильным, ибо вторая создает цель, а первая позволяет совершать поступки, ведущие к цели» (EN, 1145а). Справедливость есть нравственная мера в распределении преимуществ и недостатков совместной жизни людей. Мужество – воинская добродетель, способ поведения, позволяющий преодолеть физическую боль и страх смерти, когда этого требует мораль. Умеренность представляет собой нравственный способ поведения применительно к чувственным удовольствиям. Аристотель расширил каталог добродетелей, добавив в него кротость, щедрость (вместе с великолепием), честолюбие (вместе с величавостью), а также дружелюбие (см. Дружба ), любезность и правдивость. В патриотической и схоластической этике ряд добродетелей был пополнен теологическими (богословскими) добродетелями веры , надежды и любви -милосердия, заимствованными у апостола Павла (I Кор. 13:13).

В Новое время произошли изменения, в контексте которых традиционный каталог добродетелей был, с одной стороны, расширен, а с другой – смещен из центра на периферию нравственной жизни: сформировалась добродетель терпимости (толерантности ), задающая нравственную меру отношения к людям других верований и убеждений; в связи с торжеством мещанского (буржуазного) этоса над аристократическим на уровень общественно значимых добродетелей были подняты такие качества, как труд, бережливость, прилежание и др.; изменилось соотношение добродетелей и общезначимых норм в пользу последних. Античная вертикаль добродетелей как ступеней совершенства, приближающих индивида к высшему благу, была заменена горизонталью различных нравственных отношений. Кант называет добродетели обязанностями и разделяет их на обязанности по отношению к себе и на обязанности по отношению к другим. Показательна также позиция В.С.Соловьева, по мнению которого добродетели не имеют самостоятельного значения и приобретают свое качество только тогда, когда они согласны с предметными нормами должного поведения.

Этика, понимаемая по преимуществу как этика добродетели, каковой она была в античности и Средние века, исходит из того, что: а) человек изначально нацелен на добро и б) мораль, фиксированная в форме добродетелей, становится непосредственным мотивом поведения, и для морального индивида этот мотив оказывается более сильным, чем все прочие мотивы (страх, общественное признание, богатство и т.д.). Эти предпосылки были подвергнуты критике и пересмотрены в философии Нового времени. В этике получило преобладание представление о человеке как утилитарном существе, который законно стремится к самосохранению, эгоистическим интересам, собственной выгоде (Спиноза, Гоббс, французские материалисты, английский утилитаризм ). Кант развил стоическую идею о морали как автономной инстанции в человеке, которая не встраивается в ряд реальных максим поведения, а надстраивается (возвышается) над ним, представляя собой особый взгляд на человеческое поведение, вовсе не отменяющий необходимость, жесткую детерминированность последнего. Наконец, был поставлен вопрос о фальши и софистике морального сознания, предстающих в форме добродетельных мотивов (К.Маркс, Ф.Ницше). Философская этика задала качественно новую перспективу, согласно которой прагматика жизни освобождается из-под непосредственного диктата морали и на место представлений о добродетельном индивиде как гаранте морали приходит убеждение в том, что мораль обнаруживает свою действенность опосредованно – через этико-правовые, этико-научные, этико-хозяйственные и иные нормативные системы; этика добродетели стала заменяться институциональной этикой. В реальном моральном сознании (моральном языке, которым пользуются люди в повседневности) сохраняется убеждение о фундаментальном значении добродетелей и добродетельной личности в моральной жизни человека и общества. Это убеждение отражается в апелляции этики к аристотелевской традиции, которая также наблюдается в настоящее время, хотя и не является определяющей (И.Риттер, А.Макинтайер).

Литература:

1. Аристотель. Никомахова этика . – Соч. в 4 т., т. 4. М., 1984;

2. Кант И. Метафизика нравственности. Ч. 1. – Соч. в 6 т., т. 4 (2). М., 1965;

3. Ницше Ф. По ту сторону добра и зла . – Соч. в 2 т., т. 2. М., 1990;

4. Блюмкин В.А. Моральные качества личности. Воронеж, 1974;

5. MacIntyre A. After Virtue. L., 1985;

6. Ritter I. Metaphysik und Politik. Studien zu Aristoteles und Hegel. Fr./M., 1969.

О ПУБЛИКАЦИИ: "Обеспечение естественных потребностей (в пище, жилье, безопасности и т.д.) - это не высшая цель государства, не его идеальная задача. Недаром Платон иронизирует над «государством свиней»: подобным ему оказалось бы и человеческое общежитие, ограничивающее свой смысл удовлетворением только материальных потребностей" - в статье анализируются взгляды античных философов на проблему воспитания в гражданах государства добродетелей - положительных нравственных качеств, что является необходимым для процветания государства.

Обращение к теме воспитания добродетели - это не просто экскурс в прошлое, это насущная потребность сегодняшнего дня. Современное общество, утратив идеологические, мировоззренческие устои советской эпохи, остро нуждается в новом источнике нравственных ориентиров. Моральная деградация современного российского общества констатируется представителями самых различных наук: социологами, философами, психологами, правоведами и др. . Патриарх Московский и всея Руси Алексий II на Московском епархиальном собрании еще в 1998 г. сказал: «Мы живем в неустойчивой смутной действительности, можно сказать, в безумном мире, где отсутствует нравственность, где господствуют волчьи законы, где брат грабит брата, где ложь и обман стали нормой поведения».

Государство, проводя экономические и политические преобразования, пренебрегло нравственно-психологическим миром человека. А ведь даже самое хорошее законодательство не способно обеспечить порядок в обществе, если в общественном сознании девальвируются такие понятия как честь, совесть, долг. Как верно отмечает Л.Д. Кудрявцев, «стабильность и жизнеспособность государства определяется, прежде всего нравственным и духовным уровнями его населения, а не состоянием экономики» .

Современная западноевропейская цивилизация своими идейными корнями уходит в античное прошлое.

Обращаясь к трудам Сократа, Платона, Аристотеля, мы отмечаем, что при определении наилучшего общественного устройства большое внимание они уделяли вопросам социальной педагогики. Так, для Платона политика - не искусство, а наука, подобно этике. Еще в «Горгии» он отмечает, что ее цель - сделать людей лучшими . По мнению проф. Н.В.Устрялова, «Государство» Платона - это «грандиозная попытка коренного и этически-активнейшего переустройства человеческого общежития, переустройства, непосредственно связанного с перевоспитанием человеческой природы» .

Платон неоднократно указывает, что цель государства есть общее счастье: «мы полагаем в основу нашего государства счастье не одного класса, но, по возможности, всего государства» (см.: «Государство» 466в, 505, 583а, 585д; «Горгий», 499е; «Апология», 30 и др.).

Однако счастье - это не удовлетворение любых прихотей, не максимум удовольствий, не безграничная свобода. Далеко не всякое удовольствие, согласно учению Платона, является подлинным счастьем: бывают удовольствия похвальные и постыдные, истинные и мнимые. Критерий тех и других - в идее добра, довлеющего себе. Следовательно, счастье немыслимо вне добродетели. Правильно воспитанный человек находит счастье в разумном знании, в приближении к истине.

Возникает вопрос, что же понимается под добродетелью. Современный философский словарь дает такое разъяснение: «Добродетель - это деятельное добро, делание добра; фундаментальное моральное понятие, характеризующее готовность и способность личности сознательно и твердо следовать добру; цельная совокупность внутренних качеств личности, воплощающих человеческий идеал в его моральном совершенстве» .

Понимание добродетели исторически менялось. От Сократа и Платона идет традиция выделения четырех кардинальных добродетелей: мудрость (рассудительность), справедливость, мужество, умеренность.

Платон считал, что каждая добродетель опирается на определенное свойство души: на разуме основана добродетель мудрости, на воле - добродетель мужества, на преодолении чувственности - добродетель умеренности. Гармоничным сочетанием этих трех добродетелей является добродетель справедливости. Полагая, что каждое из сословий должно иметь свою добродетель, он утверждал, что добродетелью философов-правителей является мудрость; добродетелью воинов - мужество; добродетелью земледельцев и ремесленников - умеренность.

Аристотель расширил этот перечень, добавив в него кротость, щедрость, честолюбие, а также дружелюбие, любезность и правдивость. Согласно Аристотелю, каждая добродетель представляет собой нечто среднее между двумя (предосудительными) крайностями: сдержанность - между необузданностью и бесчувственностью; храбрость - между безрассудной смелостью и трусливостью; справедливость - между неправыми делами и несправедливыми страданиями; щедрость - между скупостью и расточительством; кротость - между вспыльчивостью и неспособностью к справедливому гневу. Подобным же образом он определяет и честолюбие, благородство, участие, стыдливость.

Согласимся с Аристотелем, который считал, что добродетели - это не врожденные качества, а приобретаемые. То есть их нужно прививать человеку, воспитывать в нем. Задачу такого воспитания должно на себя взять государство. Воспитание по необходимости дополняется повелением, господством, требующим послушания. Господство это, по Платону, имеет своей целью не поработить личность, а спасти ее, исправить, осчастливить. Здесь мы находим разрешение кажущегося противоречия между счастьем и добродетелью. Противоречие это, на первый взгляд, заключается в том, что счастье - понятие эгоистичное, видимое большинством людей в приобретении чего-то для себя, в то время как добродетель предполагает служение другим. Однако при правильном воспитании человек будет испытывать счастье, служа другим, служа Богу, истине, общему благу.

У Платона проводится отчетливое различение вопроса о причинах возникновения государства от вопроса об этическом его оправдании - его целях. Причина возникновения государства - это естественная потребность людей к объединению с целью облегчения условий своего существования. Согласно Платону, государство «возникает..., когда каждый из нас не может удовлетворить сам себя, но нуждается еще во многом. Таким образом, каждый человек привлекает то одного, то другого для удовлетворения той или иной потребности. Испытывая нужду во многом, многие люди собираются воедино, чтобы обитать сообща и оказывать друг другу помощь: такое совместное поселение и получает у нас название государства...» («Государство», 369в).

Но обеспечение естественных потребностей (в пище, жилье, безопасности и т.д.) - это не высшая цель государства, не его идеальная задача. Недаром Платон иронизирует над «государством свиней»: подобным ему оказалось бы и человеческое общежитие, ограничивающее свой смысл удовлетворением только материальных потребностей. Но человек по природе своей не может не ставить перед собой разумных, сознательных целей: к этому его принуждает лучшая часть его души. Добродетель общественного целого - вот духовная задача политического общения. Нравственная идея - вот непреходящая основа социальной политики .

Платоновским политическим идеалом является идеократия. В государстве должны править не поверхностные, субъективные интересы, а идеи, а правителями должны быть философы, преданные Идее, Истине.

Платон

Приведем здесь известную цитату, отражающую суть платоновской идеократии: «пока в государствах не будут царствовать философы, либо так называемые владыки и цари не станут благородно и основательно философствовать и это не сольется воедино - государственная власть и философия, и пока не будут в обязательном порядке отстранены те люди - а их много, которые ныне стремятся порознь либо к власти, либо к философии, до тех пор <...> государствам не избавиться от зол, да и не станет возможным для рода человеческого и не увидит он света <...> необходимо выдвинуть против них определение, кого именно мы называем философами, осмеливаясь утверждать при этом, что как раз философы-то и должны править: когда это станет ясно, можно начать обороняться и доказывать, что некоторым людям по самой их природе подобает быть философами и правителями государства, а всем прочим надо заниматься не этим, а следовать за теми, кто руководит» .

Согласно учению Платона, право вне нравственности является ложью и бессмыслицей, а власть вне причастности к правде - рабством и произволом. Государство не может быть индифферентно к добру и злу, ставить себя вне этических вопросов, оставляя все это на откуп морали. Государство должно стать могучим орудием победы добра в мире. Таким образом, индивидуальная этика у Платона дополняется социальной: теорией идеального государства, само устройство которого укрепляет добродетель граждан.

Аристотель вслед за Платоном придает государственной педагогике первостепенное значение. Добродетель у Аристотеля - это внутреннее нравственное совершенство, вошедшее в привычку через совершение правильных поступков. Добродетель связана с общественно значимым действием, обладает нормативным характером (это не то, что дано от природы, а то, что должно быть воспитано). Этика и политика Аристотеля изучают один и тот же вопрос - вопрос нравственного воспитания. В «Никомаховой этике» Аристотель отмечает, что «общественное внимание [к воспитанию] возникает благодаря законам, причем доброе внимание - благодаря добропорядочным законам» («Никомахова этика», X-10). По его мнению, «хорошее» государство отличается от «дурного» тем, насколько оно смогло посредством законов воспитать в своих гражданах добродетель: «­законодатели, приучая [к законам] граждан, делают их добродетельными, ибо таково желание всякого законодателя; а кто не преуспевает [в приучении] - не достигает цели, и в этом отличие одного государственного устройства от другого, а именно добродетельного от дурного» («Никомахова этика», II-1).

Аристотель поддерживает мысль Платона о назначении государства и о том, что причина его происхождения не является его высшей целью: «Назначение его вполне самодовлеющее: государство возникает ради потребностей жизни, но существует оно ради достижения благой жизни» .

Аристотель

Об этом свидетельствует и его рассуждение о военных делах: «нужно заботу о военных делах считать прекрасной, но не высшей и главной целью всего, а лишь средством к ее достижению. Законодатель должен стремиться увидеть государство, тот или иной род людей и вообще всякое иное общение людей наслаждающимися благой жизнью и возможным для них счастьем» («Политика», VII-2, 1325а).

Таким образом, основная задача государства - это обеспечить условия для счастья его граждан. Аристотель ставит знак равенства между счастьем каждого отдельного человека и счастьем государства, и признает, что наилучшее государство есть вместе с тем государство счастливое и благоденствующее, а благоденствовать невозможно тем, кто не совершает прекрасных поступков. Счастье по Аристотелю - это деятельность, направленная на благо, но никакого прекрасного деяния ни человек, ни государство совершить не могут, не имея добродетели и разума. В связи с этим важным становится вопрос о том, каким образом человек становится добродетельным.

Аристотель называет три фактора, которые делают людей хорошими и добродетельными: природа, привычка и разум. Все эти факторы должны находиться во взаимной гармонии. Большая роль здесь отводится воспитанию, которое должно быть направлено на развитие всех добродетелей. Аристотель критикует такого законодателя, который развивает в гражданах только такие добродетели, которые «на первый взгляд сулят принести обладателям их пользу и большую выгоду». В итоге такой односторонний подход не приведет к благу. Государству надлежит быть и воздержным, и мужественным, и закаленным. Мужество и выносливость нужны для трудовой жизни, философия - для досуга, а воздержность и справедливость - и в то, и в другое время.

Почему же именно государство должно заниматься воспитанием граждан? Почему нельзя положиться в этом вопросе на семью или самого гражданина? Философ объясняет это тем, что государство в целом преследует одну конечную цель, поэтому для всех нужно единое и одинаковое воспитание, и забота об этом воспитании должна быть общим, а не частным делом. Что имеет общий интерес, этим следует и заниматься совместно. Каждый гражданин является частичкой государства, и забота о каждой частице должна иметь в виду попечение о целом.

По мнению Аристотеля, законодатель должен отнестись с исключительным вниманием к воспитанию молодежи, так как в государствах, в которых этого нет, государственный строй терпит ущерб. Причем воспитание должно соответствовать каждому государственному строю. Никакой пользы не принесут самые полезные законы, единогласно одобренные всеми причастными к управлению государством, если граждане не будут приучены к государственному порядку и в духе его воспитаны.

Восьмая книга «Политики» полностью посвящена вопросам воспитания и многие затронутые в ней проблемы и сейчас не утратили своей актуальности.

Подводя некоторый итог проведенному исследованию, отметим, что как бы ни различались взгляды античных мыслителей на идеальный (и реально существующий) общественно-политический строй, вопросы этики, нравственности, долга, истинного блага, добродетели, справедливости являлись для них первостепенными. Закончим наш краткий обзор словами Аристотеля: «природа дала человеку в руки оружие - умственную и нравственную силу, а ими вполне можно пользоваться в обратную сторону. Поэтому человек, лишенный добродетели, оказывается существом самым нечестивым и диким, низменным в своих половых и вкусовых позывах» .

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Брутенц К.Н. Пагубный упадок нравов: нужна действенная терапия // Экономика и общественная среда: неосознанное взаимовлияние. М., 2008. С. 395-405.

2. Кудрявцев Л.Д. Современное общество и нравственность. М., 2000.

3. Юревич А.В., Ушаков Д.В., Цапенко И.П. Количественная оценка макропсихологического состояния современного российского общества // Психологический журнал. 2007. No 4. С. 23-34.

4. Платон. Государство // Соч. в 3-х тт. Т. 3. Ч. 1. М.: Мысль, 1972.

5. Устрялов Н.В. О политическом идеале Платона. Харбин: Отделение типографии КВЖД, 1920.

6. Аристотель. Политика // Антология мировой философии. М., 1969. Т.1.

Когда человек, взяв в руки орудия труда и заговорив, стал разумным, он обратил внимание на то, что кроме материальных вещей, окружающих его в повседневности, в этой же самой реальности, но на субъективном уровне, существуют образы этих предметов, являющиеся отражением внешнего мира. Эти образы возникают в сознании и представляют собой модели составных частей природы и общества, вбирающие в себя общие стороны этих объектов, их самые совершенные качества. Пытаясь понять, что стало причиной возникновения мира и идей – образов предметов – человек создал мифологию, которая до некоторого времени устраивала всех и стала орудием обмана рабочих масс в руках жрецов и их хозяев рабовладельцев. Позже появились люди, которых не устраивали официальные взгляды на устройство мира. Эти люди называли себя философами – любителями мудрости.

В 469 году до нашей эры, в Афинах, в семье камнереза и повитухи, рождается великий Сократ, человек, первым поставивший вопрос о взаимосвязи материального и идеального, но пока лишь в зародышевой форме. В молодости он много воевал, а дожив до преклонного возраста, стал учителем молодых аристократов, с которых, к его чести, совсем не брал денег за обучение. Сократ, в сущности, ничему не учил, напротив, он сам постоянно учился, задавая аристократам мудрые вопросы (в беседах у него был свой метод – диалектика – развитие мысли индуктивным или дедуктивным путем) и подводя их к правильному ответу. Сократ сравнивал свое искусство с искусством повитухи – как повитуха помогает ребенку родиться, при этом совершенно не взаимодействуя с плодом, так и Сократ, не зная ничего и не давая ответа на поставленный вопрос, помогал знанию родиться, появиться на свет. Он считал, что мы не приобретаем знания, а припоминаем их, поскольку человеческая душа бессмертна и заключает в себе все мировые знания.
Сократ закончил свою жизнь не на мягкой постели и не в роскоши. Будучи аскетом и нонконформистом, Сократ презирал богатство, хотя и не гнушался общением с аристократами. Это его, в конце концов, и погубило. Завистники донесли на него властям, а часть учеников покинула его, примкнув к врагам Сократа. Оставаясь верным своим моральным принципам, Сократ отказался бежать с Критоном из тюрьмы, мотивируя это тем, что нельзя нарушать законы, какими бы несправедливыми они бы ни были, и предпочел принять яд цикуты.
Но имя Сократа пережило века. После его героической смерти у философа появилось огромное множество последователей. О праве считаться его идейным сыном заявляли следующие ученики: Платон, олимпийский чемпион, основавший Академию (где в свое время учился учитель Александра Македонского Аристотель); Евклид из Мегары, глава мегарской школы; Аристипп из Кирены, глава киренаиков, провозглашавших смыслом жизни наслаждение; Федон, основатель эретрийской школы; наконец, Антисфен из Афин, основавший школу киников на холме Киносарг (он проповедовал аскетизм и автаркию, однако на деле оставался представителем аристократии, не способным следовать правилам, которые сам же и установил).

Лучшим же учеником Сократа, донесшим до нас его ценные мысли и развившим его философскую систему, стал аристократ Платон.
Первые диалоги Платона можно назвать в полной мере сократическими, поскольку здесь еще нет объективного идеализма, нет мира идей, нет того, что мы называем платоновой теорией. Это диалоги о справедливости, о добродетели, о морали и духовном мире человека. К ранним диалогам, в которых нет ничего платоновского, но которые можно считать произведениями Сократа (Сократ ничего записывал, поэтому все его идеи нам известны из ранних диалогов Платона; есть еще произведения Ксенофонта, но им не стоит доверять в полной мере), обычно относят «Апологию Сократа», «Критон», «Евтифрон», «Лахет», «Лисид», «Хармид» и «Протагор». Свою концепцию идеального Платон разовьет гораздо позже.

Первым наброском объективного идеализма называют «Менон». Здесь главному герою платоновских диалогов Сократу задают вопрос: что такое добродетель? Разворачивается занимательная беседа, в ходе которой Менон приходит к выводу, что добродетелей много. Есть добродетель мужчины, которая заключается в том, чтобы справляться с государственными делами, благодетельствуя друзьям, добродетель женщины, состоящая в том, чтобы распоряжаться домом, быть послушной мужу. Здесь сметливый Сократ задает целесообразный вопрос: если даже добродетелей так много, то разве у них не может быть того, что их объединяет? Пчел ведь тоже целый рой, но их объединяет то, что все они пчелы. Что же общего у множества добродетелей? Их объединяет эйдос – образ вещи. Сегодня мы называем эйдос идеей и вкладываем в это понятие несколько иной смысл, чем это было у Платона. По Платону идея существует отдельно от вещи, она объективна.

Из того, что у добродетелей есть общая идея, Платон делает вывод: добродетель у всех одна и та же, иначе люди не были бы добродетельными на один лад, иначе мы бы не знали, что же считать добродетелью. Но как дать правильное определение добродетели? Может быть, надо исходить из определений других понятий? Очертание, например, это, чем ограничивается тело, это граница тела. Цвет – истечение очертаний, соразмерное зрению и воспринимаемое им. Чтобы, опираясь на эти определения, дать определение добродетели, Платон индуктивным путем приводит своих собеседников к вопросу о бессмертии души. Познание, по словам Сократа, есть воспоминание о предыдущем опыте, приобретенном еще до рождения. Познавание – это припоминание. На примере раба, отвечающего на умные вопросы Сократа, но никогда не учившегося, Сократ делает вывод: правда обо всем сущем живет у нас в душе. Так беседующие приходят к тезису «Добродетель – это разум». Но позже Сократ начинает сомневаться, в том, что добродетель является знанием, ведь нигде невозможно найти учителей добродетели, нигде не учат искусству добродетели. К концу беседы Сократ заключает, что не только разум ведет нас к правильным действиям, но еще и правильное мнение об истине. Человек, не знающий дорогу, но имеющий правильное мнение о месторасположении цели, легко приведет своих спутников в нужное место. Естественно, что без знаний мы подобны гадателю или жрецу, полагающемуся на интуицию. Вывод Сократа – добродетель это не что иное, как достающееся по божественному уделу.

Вершиной творчества Платона можно назвать триптих, состоящий из «Государства», «Тимея» и «Крития». «Государство» мы рассмотрим позже, сейчас же нас интересует идеалистическая картина, нарисованная Платоном в «Тимее» и в «Критии».
Диалог «Тимей», написанный в 60-е годы 4 века до нашей эры, то есть тогда, когда Платон был уже зрелым человеком (в это время ему было уже около 67 лет), начинается с того, что Сократ, рассказав за день до того об идеальном государстве, просит на следующий день Тимея, Крития и Гермократа продолжить мысленное проектирование этого государства. Критий вспоминает о законодателе Солоне, который когда-то побывал в Египте и слышал от египетских жрецов, тщательно сохранявших сведения о прошлом, о государстве, которое можно было бы назвать идеальным. Этим государством были древние Афины, граждане которой выиграли войну с Атлантидой за несколько часов до потопа. Критий предлагает воспользоваться примером древнего афинского государства как подобием совершенного государства (у каждой идеи должно быть материальное подобие).

Тимей, включаясь в диалектическую игру, начинает с общего: с происхождения Вселенной. Он ставит вопрос относительно космоса: «Взирая на какой первообраз, работал тот, кто его (космос) устроил, - на тождественный и неизменный (бытие, не имеющее возникновения) или на имевший возникновение (бытие, никогда не существующее, потому что возникает и исчезает, не успев как следует посуществовать)?». Тимей склоняется к первому варианту: «… космос был создан по тождественному и неизменному образцу, постижимому с помощью рассудка и разума». Рассуждая о начале мира, Тимей признает, что может ошибаться: «как бытие относится к своему возникновению, так истина к своей вере». Наша вера может не совпадать с истинным положением дел. Наши представления о начале времен могут розниться с тем, что было на самом деле.
По мнению Тимея, творец захотел создать мир по подобию идеального, и наделил космос душой и умом, поскольку создание должно быть таким же прекрасным, как и идеальное.

Тимей спрашивает: что это за существо, по образцу которого был сотворен мир? Оно объемлет в себе все живые существа (здесь мы ясно видим идею: она заключает в себе общее от всех предметов).
Демиург дал космосу жизнь блаженного бога. Но мир, в отличие от богов и вечной идеи, не бессмертен. «Первообраз – то, что пребывает целую вечность, между тем, как отображение возможно, есть и будет в продолжение целокупного времени (то есть нашему миру – отображению идеи – дан определенный срок)».
«Почитатель ума и знания должен рассмотреть прежде всего причины, которые связаны с разумной природой, и лишь во вторую очередь те, которые связаны с вещами, движимыми извне». Тимей поэтому выделяет две причины сущего: 1) производящие прекрасное и доброе; 2) вызывающие случайное и беспорядочное. «Если ум и истинное мнение – два разных рода, в таком случае идеи, недоступные нашим ощущениям и постигаемые одним лишь умом, безусловно существуют сами по себе».
То есть, идеи – это нечто, независимое от человека, существующее само по себе, познаваемое посредством мышления (похоже на теорию информационного поля, из которого мы черпаем информацию, не правда ли?).
Тождественное и неизменное бытие, не имеющее возникновения – это идея (эйдос), «сама ни во что не входящая, незримая и никак не ощущаемая, но отданная на попечение мысли». Имеющее возникновение и склонное к исчезновению бытие есть почти подобное идее. Воспринимается этот вид бытия (материя) посредством мышления, соединенного с ощущениями. Помимо материи и идеи, которые суть виды бытия, существует пространство – вечное, неразрушимое, воспринимаемое вне ощущений, канал между материей и идеей, пустая и бесформенная среда, в которой рождаются вещи – отпечатки идей. Как видим, Платон устами Тимея провозглашает наличие двух категорий: идеи и материи.

Подытоживая все нами сказанное о «Тимее», можно сказать, что это произведение – очерк объективного идеализма (идея, по словам Платона, объективна), наиболее полный и систематичный, чем «Менон».

Не менее ярким философским сочинением, раскрывающим понятие идеи, является «Критий». В диалоге принимают участие Тимей, Критий, Сократ и Гермократ. Критий говорит, что все наши суждения – лишь отображение идей (как и все вещи; следовательно, если речь идет об идеальном государстве, значит, должно было существовать или существует государство, подобное идеальному; вот потому-то и Тимей в предыдущем диалоге привел в пример древнее Афинское государство как слепок с идеи). Речи о божественном мы одобряем, принимаем на веру, речи о человеческом – проверяем, сомневаемся в них. Критий, как и Тимей до него, проецирует идеальное государство на древние Афины, идеализируя, таким образом, старину. Критий делит древнее афинское общество на ремесленников, сельскохозяйственных работников и воинов (подобных сословию стражей в «Государстве»), чья собственность была общественной («никто ничего не имел в частном владении»).

Критий приходит к повествованию об Атлантиде. Островом правили царь и девять архонтов. Все они управляли десятью областями острова. Вначале правители Атлантиды повиновались законам, «презирали всё, кроме добродетели, не ценили роскошь, были высокоморальны. Но позже «возобладал человеческий нрав» и цари опустились, были поглощены самыми низкими пороками. Идеальное государство было погублено моральным падением верхов. Зевс решил наказать жителей Атлантиды, но вот какому наказанию он подверг атлантов – то ли войне с афинянами, о которой упоминал в предыдущем диалоге Тимей, то ли потопу, на что также делались неясные намеки – остается невыясненным. На этом произведение обрывается.

Итак, Платон как первый объективный идеалист был уверен в том, что идея преобладает над вещью, а вещь всего лишь отражение идеи. Вещь – слепок с идеи, идея же – образец, по которому создается вещь, идея - порождающая модель, как истолковывает это понятие лучший комментатор диалогов Платона Лосев. Общие идеи, по мысли Платона преобладают над конкретными вещами (есть идея стола и множество материальных столов; есть кусок железа и кусок угля и то, что их объединяет – масса как идея, как общее свойство этих веществ). Все, что мы познаем, приходит к нам из мира идей, через пространство. Демиург, создавая материальный мир, сотворил его по образцу идеи.

С понятием идеи тесно соприкасается понятие идеала. Идеал по Платону – модель, по которой можно судить о недостатках вещей, модель, к которой необходимо стремиться. Существует идеальный бриллиант (не имеющий шероховатостей, недостатков), идеальная внешность, идеальные люди (стремящиеся к справедливости и творящие во имя справедливости). Вполне осуществимо и идеальное государство.
Точно так же, как вещество и поле являются видами материи, сторонами материального, так и идея и идеал – это не что иное, как стороны идеального (мы помним, что по Платону и материальное и идеальное вместе составляют бытие). Идеальное по Платону – совокупность идей, мир идей, мир, сосуществующий с миром вещей, определяющий этот мир вещей.

Философская система Платона была привлекательной и в некоторой мере удобной, но она страдала погрешностями. На смену ей должно было прийти иное понимание идеала и идеального. Это стало возможным лишь через две тысячи лет.

Проблема человека в любой достаточно развитой культуре всегда имеет огромное значение. Но весь вопрос в том, что понимается в данной культуре под человеком. Как мы хорошо знаем и как мы уже установили, человек трактуется в античности не как личность в ее субстанции, но как вещь. Это не значит, что проблема личности здесь совсем отсутствовала. Она здесь присутствовала, и очень интенсивно. Однако, будучи трактована как вещь, личность понималась здесь как проявление природы, как эманация все того же чувственно-материального космоса, а не как специфическая и самостоятельная субстанция, которая была бы выше природы и глубже чувственно-материального космоса.

То, что человек является диалектическим синтезом природы и искусства, это мы сейчас хорошо усвоили. Но это усвоение по необходимости обладало у нас принципиальным и слишком общим характером, как это произошло у нас и с понятием космоса. О человеке и о космосе с этой точки зрения необходимо рассуждать гораздо подробнее, почему и придется нам несколько задержаться и на человеке с эстетической точки зрения, и на космосе, тоже с точки зрения эстетики.

Мы уже хорошо знаем, что эстетика и онтология ничем в существенном смысле не отличаются в античности одна от другой. Эстетика являлась в античности только завершением онтологии, будучи наукой о выразительных формах в их завершении, в то время как предшествующая ей онтология занималась либо выражающей предметностью, либо выражающими функциями. Это относится и к человеку, и к природе.

Наметим некоторые основные этапы развития так понимаемого человека в античности.
§1. Доклассический человек

Доклассическому человеку принадлежит в античности необозримый по своей продолжительности период, предшествующий VII – V векам до н.э. Это – господство общинно-родовой формации. Вся природа и весь мир, включая человека, трактуются здесь как безраздельная родовая община, то есть как община ближайших родственников. Человек здесь, очевидно, ничем не отличается от космоса и трактуется как его прямая эманация.

1. Источники

Эти источники трактовались нами множество раз, и поэтому здесь будет достаточно только сослаться на наши предыдущие работы. Из последних работ сюда относятся следующие: "Античная мифология в ее историческом развитии" (М., 1957, с. 34 – 83); "Гомер" (М., 1960, с. 282 – 311, 333 – 341); ИАЭ I 136 – 238; Ст. "Мифология" в "Филос. Энциклопедии" (т. 3. М., 1964, с. 458 – 459); Ст. "Греческая мифология" в "Мифах народов мира" (т. 1. М., 1980, с. 325 – 332).

2. Главнейшие периоды

Если давать самое краткое изложение, то вначале мы имеем полную нерасчлененность космоса и общинно-родового человека, или фетишизм. По мере развития цивилизации этот первоначальный и абсолютный синкретизм начинает распадаться, и общинно-родовая основа постепенно отделяется от космической материи, и образуется анимизм. Сначала общинно-родовой дух еще очень близко связан с природно-вещественными телами, затем становится все более и более самостоятельным, доходя в конце концов до общекосмической абстракции в лице Зевса или Юпитера. В этом анимизме очевиднейшим образом различаются строгий стиль и свободный стиль. Строгий стиль характеризуется появлением героизма на смену предыдущего безраздельного хтонизма, хтонизма (от греч. chton – "земля") в смысле стихийных и чудовищных явлений земной действительности. Героизм – это уже та высшая степень развития анимизма, когда человек начинает чувствовать свою самостоятельность в сравнении с чудовищными и страшилищными существами периода хтонизма и даже начинает их побеждать. Это – строгий героизм и строгий стиль очеловеченного анимизма.

В противоположность этому Гомер создает картины свободного стиля, когда человек не только не боится чудовищ природы, но начинает превращать их в интересную сказку и вместо испуга начинает уже наслаждаться созерцанием этих чудовищ. Героизм становится в конце концов даже привольной и даже беззаботной жизнью. А это уже не могло не указывать на конец развитого анимизма и строгого героизма, а вместе с тем – и на окончание абсолютной нерефлективной мифологии вообще.

Так обозначился на стадии Гомера (VIII – VII века до н.э.) конец доклассического человека, то есть конец его полной зависимости от общинно-родовой субстанции природы и космоса вообще.
§2. Классический человек (до Платона)

1. Источники

Эти послегомеровские источники тоже не раз изучались и приводились нами. В основном это – досократовская натурфилософия, Сократ, Платон и Аристотель, а также поэты (лирика и драма) и историки.

2. Принцип

Конец общинно-родовой формации был концом абсолютной и дорефлективной мифологии. А так как зародившаяся в дальнейшем рабовладельческая формация уже различала умственный и физический труд (прежняя их слитность перестала соответствовать возросшим производительным силам), то и вместо дорефлективной мифологии появилось рефлективное, то есть уже умственное ее построение, и на первых порах с выдвижением по преимуществу объективной стороны в виде одушевленных физических элементов и их целесообразной совокупности в виде физического космоса. Человек на этой ступени оказался эманацией уже не мифа, но материально-чувственного космоса.

Он так и трактовался – как микрокосмос, что оказалось весьма популярной идеей для всей античности (Allers F. Microcosmos. – "Traditio" 1944, 2, 319 слл.). Хотя человеческая "душа бессмертна" и есть "непрестанно движущаяся" наподобие солнца, луны, звезд и всего неба (Алкмеон, A 12), однако "люди умирают, потому что не могут связать начала с концом" (B 2). Алкмеон говорил (B 1): "О невидимом, а также и о смертном только боги владеют подлинным знанием; нам же как людям дано лишь строить догадки"; но человек, по Алкмеону, глубоко отличен от животных (B 1a): "Только он мыслит, между тем как остальные животные ощущают, но не мыслят".

Люди, считал Ксенофан (B 18), не получили все от богов, но постепенно находили то, что оказывалось лучшим. У Анаксимандра (A 1030) была построена целая история происхождения человека от разных животных, а главным образом, от рыб. По Анаксагору (A 102), "человек является самым разумным из животных вследствие того, что он имеет руки (...) ибо руки суть орудие". И хотя ощущения человека слабы и недостаточны, чтобы познать истину (B 21), но его собственный опыт, память, мудрость и искусство дают возможность получать все полезное от жизни (B 21b). Ученик Анаксагора Архелай (A 4) признавал наличие ума у всех животных, из которых одни пользуются им в большей, а другие в меньшей степени. Человек же, отделившийся от животных, создал города, законы, правительства, искусство.

Для человека и его образования, по Демокриту (B 33), необходимы три вещи: природные способности, упражнения, время. Благодаря же подражанию он научился многим полезным искусствам у животных. От паука он перенял ткацкое мастерство, от ласточки – постройку домов, от певчих птиц – пение (B 154) – идея, глубоко укоренившаяся в античности вплоть до Лукреция.

Таким образом, уже в начале классического периода греки весьма мудро разбирались в положении человека в космосе и среди живых существ. Наряду с весьма понятными для того времени настроениями весь этот период изобилует весьма ценными наблюдениями.

3. Атрибутивно-мифологический человек

Чтобы правильно понять новую роль человека, полученную им в период классики, необходимо помнить, что мифология в течение всей античности вообще никогда не прекращала своего существования. Она всегда изменялась, но никогда не исчезала целиком. Также и в период классики. Она существовала, но только вместо первобытной слитности она превратилась в умственное построение. А это значит, что вся действительность излагалась теперь не как мифология в субстанциальном состоянии, но как мифология, умственно приписываемая тому, что вовсе не является таковой, но для объяснения чего мифология все-таки продолжает играть свою роль. Эту мифологию мы называем атрибутивной, поскольку соответствующее латинское слово указывает на приписанное свойство, на то или иное смысловое, или мыслительное, построение вещи, а не на субстанцию самой вещи. Таковыми оказались как боги, демоны и герои в период классики, так и сам человек.

В трагедиях Эсхила Аполлон трактовался как бог отцовского права, Эриннии – как символ материнского права и Афина Паллада – как символ афинской государственности и демократии, как учредитель ареопага и как первый его председатель. При этом патриархат и матриархат трактуются у Эсхила как преодоленные формы государственности, а афинский государственный строй под руководством Афины Паллады – как их примирение и как их переход к высшей форме государственности. Сказать, что в трагедиях Эсхила мифология отвергается целиком, никак нельзя. Но Афина Паллада все же рассматривается не субстанциально, но атрибутивно, как атрибут новой формы государственности.

Прометей у Эсхила тоже не есть всецелое отрицание мифологии. Прометей сам есть божество, и даже более древнее, чем Зевс, с которым он борется. Он – сын титана, а титаны – более древняя стадия божества, чем олимпийцы. Другими словами, Прометей есть попросту двоюродный брат Зевса. Поэтому ни о какой борьбе Прометея с принципом божества не может быть никакой речи. И тем не менее Прометей трактуется у Эсхила не больше, не меньше, как атрибут растущей цивилизации, как атрибут научно-художественного и общественно-государственного прогресса, как символ самостоятельности человека.

На этих двух примерах из трагедий Эсхила ясно видна новая роль человека в период античной классики. Он – эманация чувственно-материального космоса, но эманация объективно значащая и исторически прогрессивная, какой и вообще была вся античная классика в сравнении с доклассическим человеком.

С укреплением классического образа мышления эта атрибутивная мифологическая роль человека только возрастала. Представитель цветущей античной классики Софокл, изображает преступление Эдипа не как результат его личного поведения, но как выполнение той роли, которую независимо от намерений самого Эдипа предсказала сама судьба. И в трагедии "Эдип-царь" такое положение дела считается только нормальным, а в трагедии "Эдип в Колоне" даже восхваляется. Важно при этом учитывать также и то, что это не мешает человеку ставить те или иные цели для своего поведения и стараться сознательно достигать эти цели. Раз о судьбе заранее ничего не известно, то это и значит, что человек вполне свободен в своих решениях. У того же Софокла в "Антигоне" мы находим целый гимн (332 – 375), прославляющий величие свободного человека.
§3. Платон

1. Индивидуальный человек

Главнейшие тексты из Платона на эту тему и их необходимый анализ тоже были предложены нами выше (ИАЭ II 593 – 599). Из этих материалов выясняется и соответствующая терминология.

а) Прежде всего, подробное изучение текстов Платона приводит к тем выводам, которые целиком ниспровергают обычное и достаточно пошлое представление о платонизме вообще. То, что у Платона предельная красота – это есть тождество идеи и материи, а значит, мира богов и чувственно-материального космоса, это ясно само собой и не требует доказательств. Но вот что интересно. Оказывается, что это нисколько не мешает Платону высочайшим образом ценить и все материальные блага. Платон очень высоко расценивает такие явления, как физическая сила человека, как его здоровье, как его благополучная жизнь и даже как богатство, как его знатность и значительное положение в обществе, даже как его власть и даже как его могущество. Платон не устает восхвалять все эти человеческие блага, несмотря на весь их физический и вообще материальный характер. Достаточное количество текстов из Платона на эту тему читатель может найти у нас выше (II 433 – 440). Но, конечно, Платон не был бы Платоном, если проповедовал бы все эти блага без всякого ограничения.

По Платону, все эти блага хороши только тогда, когда они приобщены к благу умопостигаемому, то есть к благу самому по себе, к благу принципиальному. Материальные и физические блага плохи только тогда, когда они беспринципны. Соблюдение же принципов делает все эти блага прекрасными, и они несомненно выше всякого рода случайных и беспринципных благ, как бы хороши и как бы сильны эти последние ни были.

б) Но с точки зрения истории эстетики еще интереснее учение Платона о внутреннем человеке. Здесь очень не повезло термину arete, который всеми упорно переводится как "добродетель". Дело в том, что во всех современных языках термин этот относится исключительно к моральной области и обычно означает не что иное, как высокое состояние именно в моральном смысле слова. В своем месте (II 476 – 478) мы пробовали доказать, что перевод "добродетель" является результатом христианизации и очень мало соответствует языческому значению этого термина. Кроме "морального совершенства" этот термин у античных авторов обозначает и "добротность", и "доблесть", и "достоинство", и "благородство", и "благовоспитанность", и "хорошую изготовленность", и "совершенство", и "душевную" или "духовную силу". Все это относится также к Платону, у которого термин arete тоже меньше всего связан с представлением о моральном совершенстве.

Высшая "добродетель", по Платону, соответствует созерцанию вечных идей и носит название "мудрость". Тут мораль уже совсем ни при чем. И если говорить о морали в данном случае, то мораль эта окажется здесь уже на последнем месте. Целенаправленному и активно действующему уму у Платона соответствует "мужество".

в) И, наконец, совершенная чувственность носит название у Платона sophrosyne. Этот последний термин настолько оригинален, что не поддается переводу ни на какой современный язык. Русские переводы "разумность", "рассудительность", "благоразумие", "благомыслие", "здравомыслие", "здравый смысл" совершенно никуда не годятся ввиду преобладания в них рассудочного элемента. Поскольку эта софросина относится к чувственности и является ее совершенством, не будучи ни мудростью, ни мужеством, ясно, что здесь мы имеем дело с просветленной чувственностью, которая, не будучи ни мудростью, ни мужеством, все же представляет собою один из самых значительных видов "добродетели". Нам представляется, что здесь нужно исходить из этимологии слова, которая указывает, с одной стороны, на so, свидетельствующее о целости, единстве и внутренней сдержанности, и, с другой стороны, на phro, свидетельствующую о практической направленности и одушевленности разума. Буквальный смысл этого слова был бы "целомудрие". Поскольку, однако, целомудрие в современных языках тоже относится по преимуществу к моральной области, этот перевод все же оказывается недостаточным. Софросина, действительно, есть целомудрие, но целомудрие не моральное, не поведенческое и даже не нравственная устойчивость и сдержанность, но целомудрие ума, цельность и просветленность разумной способности человека. И так оно должно быть еще и потому, что все "добродетели", по Платону, есть не что иное, как состояния именно ума и разумной способности человека. В чистом виде, когда софросина есть только созерцание вечных идей, и больше ничего другого, она есть мудрость. В аспекте чистой волевой направленности она есть мужество. И, как просветленное состояние чувственности, она есть целомудрие.

Таким образом, если человек, по Платону (да и вообще в античности), является серединой между умопостигаемым и чувственным бытием, то есть является их синтезом, то указанные нами сейчас три платоновские "добродетели", несомненно, должны рассматриваться как конкретизация общечеловеческого синтеза разума и чувственности, то есть как конкретное слияние природы и искусства, но, конечно, в сфере пока еще индивидуального человека. Дальше такой же конкретный синтез наблюдается у Платона и в его учении об общественном человеке.

2. Общественный человек

Именно, у всякого, кто хотя бы даже поверхностно читал Платона, тут же возникает и вопрос о трех сословиях идеального государства. Как известно (ИАЭ II 601 – 602), Платон устанавливает в своем идеальном государстве три сословия: философов, созерцающих вечные идеи и на этом основании управляющих всем государством, воинов, охраняющих государство от внешних и внутренних врагов, и земледельцев и ремесленников, доставляющих государству все необходимые для него материальные блага (тексты – в указанном месте ИАЭ). Но самое интересное здесь то, что эти три идеальные сословия образуют, по Платону, нерушимое единство и равновесие. И такое равновесие Платон называет справедливостью (R.P. IV 434a –e). Это означает не что иное, как проведение именно художественного принципа гармонии в учении о трех сословиях государства. Из этого видно, что упомянутое у нас выше отождествление природы и искусства осуществляется у Платона не только в индивидуальном человеке, но и в обществе или государстве, поскольку все здесь основано на полном подчинении правителям-мудрецам, а правители-мудрецы есть не что иное, как осуществление умопостигаемого единства природы и искусства.
§4. Аристотель

В проблеме человека как в проблеме синтеза природы и искусства Аристотель является таким же сторонником и таким же противником Платона, как и во всех других проблемах своей философии (ИАЭ IV 28 – 90, 581 – 598, 642 – 646). В этой сравнительной характеристике Платона и Аристотеля мы установили, что Платон пользуется по преимуществу методом категориально-диалектическим, Аристотель же – по преимуществу методом категориально-описательным, методом феноменологически-интуитивным и особенно методом дистинктивно-дескриптивным. Это с большой яркостью выступает и в проблеме синтеза природы и искусства в человеке. Описательность выступает здесь в том, что Аристотель выдвигает на первый план не столько метод единства противоположностей, сколько метод установления срединного характера в каждой основной проблеме.

1. Индивидуальный человек

а) В своем учении об индивидуальном человеке Аристотель выдвигает на первый план момент arete, о которой мы уже раньше сказали, что она и вообще выходит далеко за пределы этических способностей человека (IV 634 – 635). Эта "добродетель" есть не что иное, как середина между господством чистого разума и господством обнаженной чувственности. При этом нужно иметь в виду, что даже и сам чистый космический разум Аристотель тоже трактует как предельную и срединную красоту, срединную в смысле положения между абстрактным понятием разума и его полным отсутствием (IV 635 – 636). Ясно поэтому, что и первейшая добродетель в человеке есть не что иное, как мудрость (IV 635).

б) В связи с этим Аристотель резко отличает дианоэтическую (то есть чисто разумную) и этические (то есть нравственные) добродетели. Сущность этических добродетелей, по Аристотелю, заключается только в разной степени приближения к основной добродетели, то есть к мудрости. Основные тексты для этого находим в "Никомаховой этике" (I 13 – 11 9; III 1 – 8; III 9 – V 15; VI – вся книга). Характерно также и то, что основной добродетелью Аристотель тоже считает справедливость и даже посвящает ей целую V книгу указанного трактата.

О том, что в результате правильного и систематического воспитания человеческий субъект уже приравнивается природе в смысле постоянства и естественности своей морали, мы имели возможность сказать самое главное.

2. Общественный человек

Дистинктивно-дескриптивный характер философии Аристотеля особенно сказался в его учении об обществе. В то время как у Платона мы находим в его общественном учении одну ясную и простую формулу трех сословий, внимание Аристотеля направлено на целые десятки разных греческих конституций, которым он посвящает иной раз специальные трактаты. С этой точки зрения обществоведение Аристотеля настолько пестро и разнообразно, что даже не поддается никакой простой и ясной классификации. Но все эти конституции, обсуждаемые Аристотелем, и все его весьма пестрые политические взгляды вовсе не являются предметом нашего исследования, так что они не только могут, но и должны быть опущены в нашем изложении. В связи с этим и собственное политическое мировоззрение Аристотеля тоже полно путаницы и не должно в настоящий момент быть предметом нашего исследования. Кроме того, эта общая и пестрая картина политических воззрений Аристотеля в общем виде уже была рассмотрена нами в предыдущем (IV 638 – 653, 733 – 740).

Однако три обстоятельства должны быть указаны сейчас нами обязательно.

а) Весьма интересна и совершенно безоговорочна семейно-родовая и рабовладельческая характеристика всего космоса в целом. По Аристотелю, весь космос есть иерархическая система подчинений, так что все частное является рабом в отношении более общего, а все общее является рабом в отношении другого, еще более общего. Поэтому и весь мировой ум-перводвигатель есть господин в отношении всего прочего, что ему подчинено и что поэтому является его рабом. При этом вся эта система космических подчинений является, по Аристотелю, также и системой семейно-родовых отношений. И если припомнить то, что мы говорили выше (часть восьмая, глава VII, §3) о тождестве подлинного человека с произведением подлинного искусства, то теперь мы можем сказать, что вся эта система природно-художественных отношений имеет космический характер и предельно завершается теорией ума-перводвигателя.

б) В порядке слишком разбросанного и не везде обдуманного эмпиризма Аристотелю принадлежит далее и учение о наиболее совершенном государственном устройстве, которое представляется ему не чем другим, как именно средним сословием. Получается, что идеальное государство возникает там, где господствует сословие не очень богатое, но и не очень бедное. Можно спорить о противоречии этого учения с общим мировоззрением Аристотеля, но здесь несомненно одно: идеально то, что равновесно, то, в чем не выступает ровно никаких крайностей, и то, что всегда и всюду равномерно и уравновешенно. Заветный срединный принцип сказался у Аристотеля и при расценке существующих общественных сословий; и, при некоторой несогласованности с общим мировоззрением Аристотеля, этот принцип получил и здесь преимущественное значение.

в) Наконец, и в теории общественного человека мудрость должна была бы играть у Аристотеля первостепенную роль, не меньше, чем у Платона. Но Аристотель очень далек от принципиальной диалектики Платона и слишком привязан к исследованию единичного явления. Поэтому, не находя господства мудрых философов в изучаемых им многочисленных греческих конституциях, он не решился поставить господство мудрых на исключительную и принципиальную высоту. Однако произошло это у него только в порядке эмпирической пестроты, а принципиально также и у него подобное учение должно было бы занять самое настоящее платоновское место.

Таким образом и у Аристотеля, не меньше, чем у других античных мыслителей, поскольку человек занимает у него среднее место между умопостигаемой и чувственной областью, идеальный человек во всяком случае является уже не просто природой и не просто искусством, но результатом того и другого, а именно, самовоспитания, которое и делает его человеком в безоговорочном смысле этого слова, то есть человеком как воплощением космоса вообще. Человек у Аристотеля еще не космос, в смысле макрокосмоса, но все же человек в смысле микрокосмоса.
§5. Послеклассический человек

1. Источники

То, что сейчас мы скажем в применении к понятию человека в общей форме было рассмотрено у нас раньше. Сюда относятся наши суждения об эллинизме в ИАЭ I 113 – 127; V 7 – 52; ЭРЭ 9 – 97.

2. Проблема имманентности

Покамест в мифологии выдвигался на первый план только ее объективный момент и человек оказывался эманацией этой объективно понимаемой природы мифа, то есть эманацией материально-чувственного космоса как совокупности физических элементов, до тех пор не возникало никакого вопроса о соотношении человеческого субъекта и объективного бытия. Но уже с конца IV века до н.э. начинается послеклассический период античной культуры, когда на первый план выступили именно субъективные потребности человека. Тогда, и впервые именно тогда, и возник вопрос о соотношении субъекта и объекта. Теоретически рассуждая, объект существует сам по себе и человеческий субъект не имеет к нему никакого отношения. Однако такой дуализм совершенно не свойствен античной культуре, и поэтому в период выдвижения человеческого субъекта сам собой возникал вопрос об отношении субъекта и объекта. Для античности вместо дуализма субъекта и объекта всегда проповедовалась та или иная данность объекта в субъекте, так или иначе переосмысливаемое наличие объекта в субъекте. Имманентность объекта в субъекте и есть то или иное наличие объекта в субъекте, так или иначе данное переживание субъектом окружающей его объективной действительности.

Но человеческий субъект – это есть прежде всего живой организм, теплый и дышащий и свободно поступающий в связи со своими жизненными потребностями. И если теперь стала проповедоваться имманентность объекта и субъекта, то это заставляло понимать всю объективную действительность как основанную на теплом дыхании универсального организма, а человеческий субъект как эманацию так понимаемого космического организма. Но здесь тоже была своя история.

3. Ранний эллинизм

В период эллинизма тождество природы и искусства в человеке выдвигается только еще больше на первый план, поскольку природа уже теряет здесь характер философской категории, а является в первую очередь предметом самой непосредственной, самой прямой и самой интимной ощутимости. И эта особенность раннего эллинизма в позднем эллинизме только вырастет и только получит не описательно-интуитивную, но уже категориально-диалектическую обработку.

а) Мы можем не вдаваться в подробное изложение концепции стоиков, поскольку в предыдущем (ИАЭ V 146 – 157) мы привели уже достаточно стоических текстов для понимания идеально самовоспитанного человека как произведения искусства. То, что обычно называется стоической этикой, на самом деле является еще в большей степени эстетикой, потому что человек, свободный от всяких волнений и страстей, так же невозмутим и спокоен, как и любое произведение искусства. От периода классики эллинистическое понимание человека, основанное не на логических категориях, но на прямой ощутимости, еще больше, чем раньше, является учением о субстанциальном тождестве природы и искусства.

б) В начале эллинизма человеческий субъект был в состоянии понимать такие же человеческие функции во всей объективной действительности. Человеческий субъект сразу еще не смог сделать имманентной для себя всю судьбу действительности, поскольку судьба всегда мыслилась как нечто внечеловеческое, как нечто дочеловеческое и как нечто сверхразумное.

Поэтому у ранних стоиков человек трактуется как непосредственная ощутимость человеческих же, то есть, прежде всего, разумных или, вообще говоря, смысловых моментов действительности. Судьба оставалась вне человека, и веления судьбы оставались для человека неизвестными. Человек оказался способным понимать действительность как смысловым образом человеческую, то есть понимать ее рисунок, ее смысловые контуры, но не ее субстанцию, не ее судьбу. Наоборот, в связи с очеловечением объективной действительности судьбу пришлось признать как некую философскую категорию, недоступную для понимания ее человеческим субъектом, как ему пока еще не имманентную. Человек здесь, таким образом, весьма возвышен и углублен, вплоть до понимания человеческих сторон объективной действительности. Но он здесь все еще слишком слаб, чтобы в нем имманентно присутствовала сама субстанция действительности, то есть сама судьба. Стоический человек сам создает свою действительность и фиксирует в объективной действительности ее субъективную обработку, так что вся природа объявлена здесь как универсальная космическая художница.

4. Поздний эллинизм

а) Это положение дела меняется в позднем эллинизме, и особенно в неоплатонизме. Судьба в античности, взятая сама по себе, была неискоренима никакими средствами. Но человеческий субъект мог достигать в античности такого развития и такого углубления, что уже мог фиксировать судьбу уже не просто как необходимую категорию разума, но как глубоко переживаемую и в этом смысле имманентную действительность. Такая объективная действительность судьбы, имманентно данная в человеческом переживании, продолжала быть чем-то внеразумным и чем-то доразумным. Но это значит, что субъективный человек уже в самом себе мог находить следы этой сверхразумности и в то же самое время переживать их вполне ощутимым образом.

Отсюда неоплатоническое учение о сверхразумном первоединстве, которое и дается человеку сверхразумным образом, а именно, в сосредоточении всех чувств в единой и нераздельной точке, в особого рода восторженном состоянии, в экстазе. Здесь поэтому возникала имманентность уже не только человеческих и, в частности, художественных особенностей объективной действительности, но имманентность самой основы действительности, ее не сводимой ни на какую разумность субстанции, ее судьбы.

Но отсюда делается понятным также и то, почему неоплатоники весьма неохотно говорят о судьбе, и если говорят, то говорят не принципиально. Это – потому, что их абсолютное первоединство охватывает в одной точке не только все разумное, но и все внеразумное, так что говорить отдельно о внеразумной судьбе является делом уже второстепенным и подчиненным гораздо более общей концепции абсолютного первоединства.

б) Плотин. Неоплатонизм является, как мы знаем, завершением и резюмирующим обобщением всей античной философии. Это касается и учения о человеке. Но если в стоицизме античная мысль дошла до учения об ощутимости космического бытия, то в неоплатонизме это непосредственное касание бытию стало основанием для целой диалектической системы. Но эта диалектическая система требовала точнейшей категориальной характеристики в виде одного из уровней космической жизни и самого космоса как предела человеческих стремлений. Мы доказывали выше (VI 706 – 712), что человеческая субъективность дошла у Плотина до степени дерзания, какое ей было свойственно еще в героические времена дорефлективной мифологии, а объективность бытия была доведена до степени фатализма, или, точнее, провиденциального фатализма. Этим самым человек еще в более отчетливой форме стал трактоваться как художественное произведение. Он стал здесь трактоваться даже как актер в общекосмической трагедии. Этим самым мы уже покидаем платформу рассмотрения человека просто как синтеза природы и искусства и начинаем чувствовать необходимость изучения уже самого космоса, в отношении которого природа является только подчиненным моментом, и таким же подчиненным моментом является искусство.

Итак, человек поздних веков античности мыслит себя как эманацию не только смысловых и разумных сторон чувственно-материального космоса, понимаемого как всеобщий, теплый и дышащий организм, но и как эманацию также и всех внеразумных сторон космического организма. Этим подчеркивалась вся основа понимания человека в античности, поскольку идти дальше этого значило бы уже выходить за пределы увековечивания судьбы, то есть за пределы внеличностного понимания действительности, основанного на изначальных вещественно-материальных интуициях. Но такое открытие универсальной значимости принципа личности было уже достижением не античной культуры, но Средневековья и Нового времени.

Кроме указанного основного вывода имеется еще огромное количество античных текстов, глубоко и разнообразно тоже рисующих существо античного понимания человека. Из этого обширного материала мы коснемся только вопроса о так называемых добродетелях и вопроса о некоторых отдельных и весьма важных способностях человека. И только после этого можно будет дать общую характеристику космически-театрального понимания человека в античности.
§6. О так называемых добродетелях

1. "Добродетель"

а) Очень важно отдавать себе отчет в содержании того, что по-гречески звучит как arete и по-латыни как virtus. Обычный перевод этих терминов как "добродетель" совершенно никуда не годится. Такой перевод установился отчасти благодаря средневековым учениям о духовном человеке, а отчасти благодаря восторжествовавшему в Новое время морализму. В настоящее время это "духовное" и это "моральное" понимание греческого и латинского термина является совершенно недопустимым. Некоторые элементы духовности и морализма можно наблюдать только в последние века античной истории. В основном же подлинное понимание этих терминов, лишенное всякой модернизации, заставляет нас выдвигать на первый план вещественное и материально-действенное значение всей этой терминологии.

б) С точки зрения строгой античности здесь это не столько "добродетель", сколько "добротность", хорошая "сделанность", совершенная "осуществленность" любой вещи. Всякая физическая вещь, отвечающая своему назначению, характеризовалась в античности именно как "добротная" и максимально отвечающая своему назначению, то есть своей идее. То же самое касается и людей. Сильный, мощный, уверенно и прекрасно совершающий свои подвиги человек как раз и считался таким "добродетельным" человеком, хотя эта добродетель и сводилась у какого-нибудь Геракла или Тезея к убийству тех или иных мифологических чудовищ, а часто даже и просто людей. Называть какого-нибудь Ахилла или Агамемнона "добродетельными" героями не только ошибочно филологически, но производит также и смехотворное впечатление. Правда, эта "добротность" и "мощная сила" в дальнейшем начинает в античности трактоваться мягче и моральнее. Но это – только позднейшие века античной истории.

в) Из множества текстов мы можем привести сейчас только некоторые и только ради примера. О Гомере на эту тему мы писали в кн. "Гомер", с. 177. Разительными текстами в этом отношении являются у Гомера те места, где говорится о "добродетели ног" у героев-воинов (Ил. XV 642, XX 411), или у Платона (R.P. I 335b) о "добродетели" собак и лошадей, или о "кузнечной" "доблести" у Пиндара (Ol. VII 89 S.-Maehl.), о "высоком качестве" утвари и живых существ у Платона (R.P. X 601d). Но более сложное и более внутреннее значение этой добродетели наблюдается уже у Гомера (тексты – в приведенном выше: месте нашего "Гомера").

Уже у Гераклита (B 112) читаем: "Цельное мышление (sophronein) есть величайшая добродетель, и мудрость (sophie) состоит в том, чтобы говорить истину и, прислушиваясь к природе, поступать согласно с ней". У Гераклита, следовательно, "добродетель" это – цельное мышление, и мудрость. О добродетели как воинской доблести читаем у Пиндара (Pyth. IV 187). О "добродетели" судьи, то есть о достоинстве судьи, – у Платона (Apol. 18a). У Демокрита (B 179) под "добродетелью" понимается "способность стыдиться". У того же Демокрита (B 263) "в величайшей степени справедлив и добродетелен тот, кто по достоинству распределяет почести".

В итоге необходимо сказать, что греческий термин arete обозначает вообще пригодность и соответствие фактического состояния предмета его принципиальной заданности и предназначенности, начиная от неорганических вещей, переходя к живым существам и человеку и к государству, и кончая всем космосом вообще. Морали здесь сколько угодно, но, она здесь не единственный семантический принцип. Если о семантическом разнообразии этого термина у Гомера мы сказали выше, то подобного же рода семантическое разнообразие мы изучали выше (ИАЭ II 476 – 478) и у Платона.

Из множества античных философских трактовок этой "добродетели" в дальнейшем мы исключительно только ради наиболее яркого примера коснемся учений о добродетелях Платона, Аристотеля, стоиков и Плотина. Сейчас мы запомним только то, что античная "добродетель" являлась гораздо более эстетической категорией, чем категорией моральной. "Добродетель" мыслилась в античности по преимуществу как физическая осуществленность или вообще как полное соответствие реальной жизни вещей их принципиальному назначению. А такое соответствие исполнения тому, что задано для исполнения, конечно, относится скорее к эстетике и художеству, чем к этике и к морали.

Эта тема тоже весьма сложная и в отдельных деталях даже противоречивая. Касаться этих противоречивых деталей мы, конечно, не будем, поскольку для нас важным является в настоящий момент только общеантичное понимание добродетели, для которого Платон – только один из ярких примеров.

а) Добродетель, уже по одному тому не является у Платона чисто моральной категорией, что она основана на воплощении чистых и абсолютных идей, а чистые и абсолютные идеи, по Платону, есть полная, а не только моральная, осуществленность абсолютного первопринципа.

С этой точки зрения первичной добродетелью является мудрость, которая основана на созерцании вечных идей и которая должна осуществляться не только в отдельном человеке, но и в государстве, если оно претендует на совершенство.

Второй такой добродетелью является, по Платону, мужество, под которым опять-таки трудно представлять себе только моральную направленность человека, но которое у Платона есть активное становление чистой идеи. Реальный человек погружен в безвыходные и вечно изменчивые аффекты, но мужественный человек, по Платону, тот, который среди всех беспорядочных аффектов жизни неуклонно осуществляет законы, продиктованные мудростью.

Это, вместе с тем, касается не только внешнего поведения человека, это касается также и его внутреннего состояния, которое тоже является областью смешанных и хаотических аффектов, но которое тоже должно быть приведено к внутреннему единству, к тому спокойному и уравновешенному самообладанию, которое и есть гармоническое просветление всех природных, случайных и хаотических аффектов. Такова третья добродетель у Платона, – уравновешенность, сдержанность и гармоническое слияние первых двух добродетелей.

И, наконец, четвертую и основную добродетель Платон называет справедливостью, являющейся у него уже не только гармонией всех трех указанных добродетелей, но и той их целостью, в которой предшествующие три добродетели являются только органическими частями, неотделимыми от своей целостности.

б) Вся эта терминология добродетелей у Платона выражена такими специфическими греческими словами, которые совершенно непереводимы на современные европейские языки. Слово "мудрость" кое-как еще соответствует платоновскому пониманию, хотя далеко не все учитывают здесь то философское специфическое знание, которое, по Платону, возникает у человека при созерцании вечных идей. Но слово thymos, которое фигурирует у Платона как вторая способность человеческой души наряду с идеальным знанием и которому в идеальном государстве соответствует мужество второго сословия, а именно воинов-стражей, такое слово совершенно непереводимо ни на какие современные языки. Если не гоняться за точностью перевода, то необходимо будет сказать, что Платон имеет здесь в виду активное становление и общежизненное воплощение идеальной мудрости.

Однако еще хуже обстоит дело с термином третьей основной добродетели, которую Платон называет sophrosyne и которую у нас переводили или такими малозначащими терминами, как "благоразумие", "разумность", "сдержанность" и "умеренность", или такими уже совсем неверными обозначениями, как "рассудительность" или "здравый смысл". Нам представляется, что правильным переводом было бы точное воспроизведение греческого термина, который буквально значит "целомудрие". Но только опять-таки это целомудрие необходимо здесь понимать не в моральном смысле, но в смысле целостного, спокойно-уравновешенного и просветленно-гармонического разума. С этим термином и с трудностями его перевода мы уже встречались.

в) Но для истории эстетики, как ни важна уже терминология трех указанных добродетелей у Платона, пожалуй, еще важнее и еще труднее для перевода обозначение четвертой основной добродетели как "справедливости". Самый-то этот термин переводится правильно. Но кто же подумает, что справедливость есть не что иное, как именно гармонизация всех основных добродетелей человека? Не моральный, но именно эстетический характер этой платоновской добродетели характеризуется у самого Платона непререкаемыми и совершенно недвусмысленными чертами. И если Платон художественно понимает вообще человека в целом, для которого единственное место – это эманация космической целокупности, то квалификация этой целостной человеческой добродетели как справедливости является уже совсем неожиданной, и притом не только для дилетантов и самоучек, но и для специалистов-филологов. Ясно, что при такой характеристике основной человеческой добродетели как внутреннего равновесия человека художественное понимание самой сущности человека является и необходимым и вполне безоговорочным.

Мы не станем входить в подробный филологический анализ трудных текстов на эту тему у Платона, но для желающих эти тексты мы укажем: R.P. IV 427e – 444a.

3. Аристотель

Аристотель, как и во многом другом, замечательно точно и метко изображает самую сущность бытия, которая была предметом античного мышления. При всех сходствах и различиях Аристотеля и Платона, о которых мы неоднократно говорили, Аристотель выдвинул на первый план такую категорию, которая у Платона содержится только предположительно и второстепенно, но отнюдь не формулирована в отчетливой форме. Это – принцип середины. Без учета этого принципа все аристотелевское учение о добродетелях потеряет для нас всякую оригинальность, и тем самым будет утеряна оригинальность и самого аристотелевского понимания человека.

а) Что такое принцип середины у Аристотеля, рассмотрено у нас выше с приведением соответствующих аристотелевских текстов (ИАЭ IV 229 – 230, 612 – 636). Этот принцип середины является прямым результатом общеантичной телесно-материальной и вещественной интуиции. При всех своих изменениях вещь остается все-таки той же определенной вещью, об изменении которой идет речь. Поэтому всякая реальная вещь, по Аристотелю, есть середина между неподвижной сущностью вещи и ее реальным состоянием во всех моментах ее активного изменения. А отсюда следует и то, что и космический ум, неподвижный сам по себе, но вечно действующий как причина всякого изменения, характеризуется с помощью этого же принципа середины. Это же касается и души. Это же касается и всякого тела. Это же касается и всякой последовательной мысли. Для нас же сейчас особенно важно и то, что и космос также есть середина между его предельно-неподвижной сущностью и всеми моментами его речного становления.

б) Человек, по Аристотелю, есть не что иное, как эманация космоса. Следовательно, и для существа человека тоже необходим принцип середины. В частности, это касается и вопроса о добродетелях. Добродетель так и определяется Аристотелем как способность придерживаться середины между крайностями удовольствия и страдания. Тексты на эту тему из Аристотеля тоже указаны у нас выше (IV 229).

в) В связи с этим Аристотель делит добродетели на дианоэтические (мыслительные) и этические (нравственные). Определение этих добродетелей содержится уже в самом начале "Никомаховой этики" (I 13, 1103a 4 – 10). К дианоэтическим добродетелям Аристотель относил мудрость, сообразительность и рассудительность. К этическим же добродетелям Аристотель относит такие, как щедрость и благоразумие.

г) Наконец, в отличие от Платона, Аристотель понимает добродетель как особого рода волевую деятельность души, то есть такую, которая стремится к той или иной идеальной цели. В самой общей форме это было, конечно, и у Платона. Однако у Аристотеля практический момент выдвигается здесь, во всяком случае, на первый план. Этот момент волевой целенаправленности, или момент телеологический, выступает у Аристотеля решительно повсюду.

Это особенно верно в его рассуждениях о справедливости, которой философ посвящает V книгу своей "Никомаховой этики". У Платона, как мы видели выше, справедливость есть равновесие всех человеческих добродетелей, так что в первую очередь выступает здесь момент художественного равновесия. А аристотелевская справедливость в этом смысле вовсе лишена всякого художественного равновесия. Или, если сказать точнее, она является у него просто правильным распределением жизненных благ и потому относится не к добродетелям вообще, но является специально политической добродетелью. Конечно, для этого уже было необходимо различать благо вообще от красоты вообще. Но Аристотель как раз этим и занимается, причем в достаточно отчетливой форме. В своем месте (ИАЭ IV 153 – 157) мы уже указывали, что именно Аристотелю принадлежит приоритет окончательного размежевания красоты и добра.

д) Таким образом, если иметь в виду понимание человека, – а этим аристотелевским пониманием человека мы здесь и занимаемся, – то человек у Аристотеля является опять-таки микрокосмом, поскольку человек, как и космос вообще, выступает здесь как такое же средоточие и активно действующая середина общего и частного, умственного и материального, неподвижного и подвижного, бытия и небытия.

а) Со стоиками мы внедряемся уже в совершенно новый период античной культуры, а именно в период эллинизма. Этот послеклассический период, в противоположность эллинской классике, характеризуется, как это уже нам хорошо известно, выдвижением на первый план интересов субъекта, причем тут же делались выводы и для соответствующей и уже новой характеристики объективной действительности, равно как и для новой характеристики человеческих добродетелей.

То, что проповедовалось раньше, теперь, в период эллинизма, стало казаться слишком отвлеченным и холодным, включая даже Платона и Аристотеля. Объективная действительность стала мыслиться не только как предмет и цель человеческих стремлений, но как реально осуществленная жизнь человеческого субъекта, и притом осуществленная усилиями самого же человека.

б) Поэтому и добродетель стала мыслиться у стоиков не как простое подражание объективному идеалу и не как вечное стремление к нему, но как буквальная и безоговорочная его осуществленность. Стоическая добродетель так же абсолютна, так же непоколебима и так же безоговорочна, как и сам идеал. Отсюда общеизвестный стоический моральный ригоризм и такие сверхчеловеческие добродетели, как атараксия (невозмутимость) и апатия (бесстрастие); об этом – ИАЭ V 149 – 151. И что подобного рода стоические добродетели целиком соответствуют общекосмической, то есть вполне непоколебимой, вечности – об этом и говорить нечего. Человек и здесь оказывался подражанием абсолютному космическому уму, и даже до полного тождества с ним, хотя на этот раз с оттенком обязательных личных усилий человека.

в) В целях точности в изображении этой стоической теории добродетелей необходимо подчеркнуть, что здесь мы имеем дело не только с этикой в современном узком смысле слова, но даже и не с этикой в смысле Аристотеля, о которой мы только что говорили, но в такой же мере, если даже не в большей, и с эстетикой, хотя это уже было и не в платоновском смысле. Ведь под эстетическим мы же и понимаем учение о тождестве внутреннего и внешнего, или о полном соответствии достигаемого и достигнутого. В отличие от платоновского отождествления выражаемого и выражающего эллинистической новостью здесь являлось то, что стоическая эстетика обязательно предполагала субъективные усилия, даже, лучше сказать, целую и весьма суровую школу этих усилий. В этом смысле стоические добродетели, конечно, являются не только этическими, но и эстетическими добродетелями (V 158 – 159).

г) Но самым важным в стоическом учении о добродетелях является выдвижение на первый план также еще и категории судьбы. С этой судьбой выше мы встречались решительно везде, решительно во все периоды античного мировоззрения. Не отсутствует она, конечно, и у стоиков. Мы даже сказали бы наоборот. Так как здесь выдвигается на первый план человек и человеческие усилия, то тем более выступает на первый план бесконечный хаос не только человеческой, но и всей космической жизни; и человеку приходится на каждом шагу иметь дело с бесконечным числом случайностей, неожиданностей, внезапно и не внезапно возникающих то благоприятных, а то и вполне трагических событий и происшествий. Историки в этом смысле проповедовали весьма любопытную теорию. Именно, высшим достижением человеческого духа стоики считали "любовь к року". Это была не просто высокая оценка самого принципа судьбы, не только уважение к нему и даже не боязнь его суровости и неумолимости. Это была именно любовь к року, а не что-нибудь другое.

Но в этом отношении, несмотря на усиление субъективного момента, человек, пожалуй, становился еще больше, чем это было в период классики, эманацией космического ума, поскольку сам космический ум, в представлениях древних, хотя и был отличим от судьбы, но ни в каком случае не был отделен от нее.

5. Неоплатоники

а) Если мы будем иметь в виду предложенное у нас учение Платона о добродетелях, то в основном это учение придется констатировать и для неоплатоников. Однако – и это мы уже много раз наблюдали выше – у Плотина, основателя неоплатонизма, большой новостью явилось учение об абсолютном первоединстве, теоретически наличное уже у самого Платона, но практически и систематически проводимое впервые только у Плотина. В свете этого первоединства рассматриваются теперь в неоплатонизме и все отдельные добродетели. Так, мудрость и ум не просто были у неоплатоников погружением в созерцание бытия, но и трепетным стремлением овладеть всем бытием и тем самым встать даже выше него. Душа со своими добродетелями тоже есть становление ума, и мыслительная мудрость тоже есть стремление ввысь. Но везде в этих случаях невозможно зазвать основного для Плотина генологического момента, который окрашивает собою у него решительно всякое добродетельное стремление (ИАЭ VI 722 – 723).

б) Необходимо сказать даже больше того. Будучи последним напряжением всей античной мысли, неоплатонизм весьма глубоко переживает эту свою всеобщую генологическую устремленность. Плотин прямо учил о человеческом дерзании к самоутверждению, да и не только о человеческом. Все категории бытия, расположенные иерархически, дерзают у Плотина отойти от высшего начала для самоутверждения и от самих себя для всех своих дальнейших утверждений. При этом мы уже видели, что такая эстетика онтологического дерзания тождественна у Плотина с общемировой фатальной покорностью (705 – 709).

в) Таким образом, если вещественно-материальное понимание человека в своем пределе требовало признания абсолютного материально-чувственного космоса, то даже и все внеразумное, не говоря уже о разумном, мыслилось в одной единой и нераздельной точке этого материально-чувственного космоса, так что человек и в этом отношении в неоплатонизме тоже оказывался весьма детально продуманным и глубочайше переживаемым микрокосмом.
§7. Некоторые отдельные человеческие способности

Наряду с общим представлением о человеке имеют большое значение в античности еще и тексты, относящиеся к отдельным способностям человека. Эти тексты тоже свидетельствуют в основном о субъективном состоянии человека. Но, поскольку чистого психологизма античность не знала, все такого рода тексты, кроме своего основного психологического значения, свидетельствуют еще и о структуре соответствующих переживаний, а эти структуры уже вплотную подводят нас к объективной действительности, художественной, а иной раз даже к общеонтологической. Таким образом, даже в своих отдельных внутренних способностях человек отнюдь не отрывался от объективной действительности и даже в своих отдельных способностях так или иначе все еще продолжал себя чувствовать эманацией объективной действительности. Укажем хотя бы на некоторые такие с виду психологические термины, но неизменно тяготеющие к принципиальному онтологизму.

1. Айстесис

Этот общеизвестный античный термин обычно переводится как "чувственное ощущение". Этот перевод правильный, но совершенно бессмысленный. Действительно, этот термин везде употреблялся в античной литературе именно как указание на чувственное ощущение. Но такой слишком общий перевод мог иметь значение только для нефилософских текстов, будучи совершенно лишен всякого философского смысла. Что же касается этого последнего, то он в данном случае представлен очень глубоко и весьма разносторонне. Мы уже имели возможность анализировать этот греческий термин достаточно подробно. Сейчас мы укажем только на два обстоятельства.

а) Никакой античный идеалист, и в частности Платон, вовсе не отвергал необходимости чувственного восприятия. Говорилось только о том, что оно, если его брать в чистом виде, лишено всякой раздельности и тем самым лишено всякой осмысленности, будучи сплошным и непрерывным становлением неизвестно чего. Реальное чувственное восприятие есть такое сплошное становление, которое в то же самое время является и раздельным, расчлененным, так или иначе структурным, а потому и требует участия в нем также и расчлененных, то есть так или иначе, в том или другом смысле идеальных, моментов. Признание же какой-то нерасчлененности и потому непознаваемой материальной текучести ни в каком смысле, ни в каком случае не свойственно античности, основанной, как в этом мы много раз убеждались, на фиксации чувственно-раздельной и материально оформленной вещи.

б) Момент непосредственной ощутимости, далее, не только признавался и энергично утверждался в античности, но и признавался разнообразно объединенным чистым мышлением. Чувственное ощущение в космическом плане представляло собою глубоко разработанную иерархию, начиная с бесформенных и лучеобразных вещей и кончая чистым мышлением, которое, при всей своей расчлененности, вполне непосредственно воспринимало само себя, то есть обязательно содержало в себе также и момент ощущения, момент самоощущения. Греческие тексты на эту тему мы приводим в указанном месте настоящего тома.

в) Таким образом, чувственное ощущение трактовалось в античности не только узкологически, но и с таким смысловым расчленением и структурой, когда чисто человеческое представление об этом предмете получало уже и объективно структурный смысл; а это и значит, что оно в конце концов оказывалось особенностью уже всей предельно-человеческой, то есть всей космически-интеллектуальной, области.

Тут человек тоже являлся не чем иным, как микрокосмом в сравнении с предельно-обобщенным макрокосмом.

Это – другой термин, тоже весьма интересный по своей откровенной семантике, эволюционирующей от вещественных представлений к представлениям чисто структурным и даже художественным. И хотя это греческое слово сыграло свою роль в новоевропейских языках в появлении такого морального термина, как "этика", на самом деле само это греческое слово не имеет ничего общего ни с какой моралью.

а) Корень этого слова указывает на "привычность", "обыкновение" или "обычай", причем сначала имеются в виду или прямо неорганические вещи, или живые существа ниже человека. Именно этим термином у Эмпедокла (B 17, ст. 28) обозначаются свойства четырех основных физических элементов. Говорилось об этосе птиц (Arist. Hist an. IX 11, 615a 18) или относительно обычного местопребывания рыб (Oppian. Hal. I 93 Lehrs.), свиней (Гомер, Од. XIV 411), лошадей (Ил. VI 511), львов (Herod. VII 125). Обычаи и привычки у людей – это тоже их этосы (Hesiod. Opp. 137, Herod. 11 30 35; IV 106, Plat. Legg. Х 896 с), так же как и их характеры или нравы (Hesiod. Opp. 67, 78; Soph. Ai. 595, Antig. 746) и врожденный "нрав" животных (Pind. Ol. XI 20). В этом смысле свой этос имеется и в государстве (Isocr. II 31). Моральное значение термина тоже не исключается, хотя оно и редкое (Plat. Legg. VII 792e, Phaerd. 243c; Arist. Ethic Nic. VI 2, 1139a 1; 13, 1144b 4; Theophr. Char. VI 2). Читается об "этосе души" и "мнения" (Plat. R.P. III 400d).

б) Очень важное значение имеет этос в таких текстах, в которых идет речь о словах, особенно о художественном слове, так что можно прямо говорить о риторическом значении термина (Arist. Rhet. II 21, 1395b 13; Philodem. Poet. V 5) вплоть до его стилистических оттенков (Demetr. De elocut. I 28; Ael. Var. Hist. IV 3; Longin. IX 15) и указания на художественные особенности (Philostr. Heroic. p. 20, 8 De Lannoy.), наличествующие или отсутствующие в произведениях живописи, например у Зевксиса (Arist. Poet. 6, 1450a 29), а также на действующие лица драматических представлений (Arist. Poet. 24, 1460a 11).

в) Своим этосом обладает такое божество, как Зевс (Aesch. Prom. 184 Weil.), а этос человека именуется у Гераклита "демоном" (B 119), являясь, по стоикам, источником жизни (SVF I frg. 203.).

Этос употребляется и в космическом контексте, когда говорится, что у солнца имеется свое обычное место, "этос", откуда оно должно восходить (Herod. II 142).

г) Ничего нового не дает в сравнении со сказанным выше и термин ethicos, который в греческом языке тоже почти не имеет никакого отношения к морали. Если Аристотель (Eth. Nic. I 13, 1103a 5) умственным добродетелям противопоставляет те, которые он называет "этическими", то тут, конечно, дело не в этике, а вообще в нравственности, если только не вообще в психологии, так же как и противопоставление нравственной области двум другим частям философии, а именно "естественнонаучной" и "диалектической" (Diog. L. I 18), тоже едва ли имеет в виду чисто моральную часть философии.

Но это уже безусловно соответствует общенравственному пониманию этого термина – это разделение у Аристотеля "Илиады" как изображения героических страстей и "Одиссеи" как изображения нравов (Poet. 24, 1459b 14 – 15), а также разделение у того же Аристотеля (18, 1455b 1456a 3) трагедии на четыре вида – "сплетенную", страданий, характеров и чудесного. То, что здесь названо трагедией характеров, по-гречески и называется трагедией "этической" (ср. Rhet. III 7, 1408a 11).

Рассматриваемый термин применяется также и к словам, и вообще к речи, указывая на оборот речи, на способ речи или на словесный стиль (II 18, 1391b 22; 21, 1395b 13).

Имеется еще один термин, который всякого дилетанта способен вводить только в глубочайшее заблуждение. Это – термин pathos, однокоренной с новоевропейским "пафос". Но если пафос в новой и новейшей литературе обозначает максимально активное и страстное возбуждение субъекта, то ничего подобного мы не находим в соответствующем греческом термине. Греческий термин связан с глаголом pascho и обозначает "терплю", "претерпеваю", "нахожусь в подчинении чему-нибудь". Поэтому термин "патос" часто употребляется по-гречески даже и не в отношении человека или его субъективного состояния, а обозначает просто качество вещи, поскольку оно тоже возникает в результате претерпевания вещью воздействия со стороны других вещей.

а) Аристотель указывает несколько значений этого термина; но все эти значения связаны у него либо с объективным состоянием вещи, либо с каким-нибудь необычайным ее переживанием, несчастьями и страданиями. Вот первое значение патоса по Аристотелю (Met. V 21, 1022b 15 – 18): "(Претерпеваемым) состоянием (pathos) в одном смысле называется качество, в отношении к которому возможны изменения, – таковы, например, белое и черное, сладкое и горькое, тяжесть и легкость и все другие [свойства] в этом роде". Для этого приведем также и Платона (Theaet. 193c; R.P. II 381a; X 612a). Имеется достаточно текстов не только о качествах вещей, но и о переживании этих качеств (Plat. Phaed. 96a, Phaedr. 245c, R.P. II 380a; Arist. Poet. 1, 1447a 28).

б) Там, где идет речь о субъективном патосе, обращают на себя внимание как слова Демокрита (B 31) о том, что "мудрость освобождает душу от страсти (pathon)", так и слова Платона (Phaedr. 265b) о "любовной страсти", и слова Аристотеля (Eth. Nic. II 4, 1105b 21 – 25) о страстях как о сфере удовольствия и страдания. Впрочем, при обрисовке состояния человека вовсе не обязательно указание на страсти. Имеются и просто тексты об общем состоянии человека, например об его невежестве (Plat. Soph. 228e).

в) Наконец, не исключалось также и риторическое употребление термина "патос". Аристотель (Rhet. III 17, 1418a 12), например, дает советы ораторам, как возбуждать патос у слушателей. "Патос" здесь означает "внимание", "интерес", "чувство", "эмоцию".

Таким образом, если этос кое-где еще отличался едва заметным моральным смыслом, то о термине "патос" даже и этого сказать нельзя. Термин этот вещественный, психологический или риторический и почти всегда пассивно-отобразительный, а не целеустремленно-волевой.

г) Точно так же необходимо соблюдать осторожность при переводе прилагательного patheticos. Перевод "патетический" был бы совершенно безграмотным. Для понимания этого прилагательного особенно ценными являются тексты из Аристотеля.

Как мало у кого другого, "патетический" самым резким образом противопоставляется у Аристотеля действенному, или активному, началу (Categ. 8, 9a 28; Met. V 15, 1021a 15; Phys. VIII 4, 255a 35; De gen. et. corr. 17, 324a 7).

Из субъективных значений этого термина значение "способный поддаваться страстям" у Аристотеля обращает на себя внимание (Eth. Nic. II 4, 1105b 24).

Имеется, наконец, значение и просто "страстный", "эмоциональный". (Poet. 24, 1459b 9; Rhet. II 21, 1395a 21; III 6, 1408a 10; 16, 1417a 36), относящееся к оборотам речи и стилю.

Самое главное – это не забывать пассивного значения того существительного, от которого образовано данное прилагательное. Если ethicos вовсе не есть "этический", то и patheticos тоже не есть "патетический", но "отобразительный", пассивный, пассивно-реактивный. Для истории эстетики это важно в том смысле, чтобы на основании внешнего созвучия слов не навязывать античности чуждых ей активно-волевых и личностных концепций.

4. Фантазия

Этому замечательному античному термину совсем не повезло в том смысле, что его понимают обычно как пассивное отображение действительности, лишенное всякой активной построительной силы. Нужно сказать, что и в самой античности такое представление о фантазии было самым обыкновенным, вполне обыденным и общепонятным. Тем не менее строго филологическое исследование этого античного термина говорит совсем о другом. При этом богатое содержание этого термина отнюдь не является только результатом деятельности позднейших философов.

а) Мы знаем мнение Аристотеля, понимающего под фантазией отнюдь не просто пассивное и чисто субъективное отражение действительности. Кроме того, если угодно знать подлинное мнение античности о фантазии, надо прежде всего проштудировать приводимые у нас тексты о геометрической фантазии (ИАЭ VII, кн. 2, с. 159 – 161), а также и вообще тексты о фантазии, приведенные нами выше (VIII, кн. 2, с. 262 – 269) в связи с характеристикой философии Прокла.

Дело в том, что нужно считать весьма грубым античное разделение и противопоставление идеального и реального, то есть ума и материи. Само-то это разделение приписывается античным мыслителям совершенно правильно. Но обычно упускается из виду то обстоятельство, что в античности трактовалось также и нечто среднее между идеальным умом и материальными вещами.

Многочисленные тексты, на которые мы сейчас указали, гласят, что, поскольку космический ум в смысловом отношении порождает собою решительно все, он ни в каком случае не может трактоваться только пассивно. Творить он может только то, о чем он имеет ту или иную идею, и это заставляло древних различать чистый ум, то есть активно действующий ум, и ум пассивный, который уже находится в соприкосновении с материей. Вот это мышление чистого ума, которое и создает вещи, и их осмысливает, и их оформляет, древние и называли фантазией. Эта фантазия, таким образом, принадлежала в своей основе вовсе не человеку, а уму космическому. Что же касается человека, то кроме общеизвестной пассивной фантазии он тоже обладал творческой фантазией, но это уже под воздействием творческого космического ума.

б) При этом вовсе не нужно думать, что под такой фантазией древние понимали только художественное творчество. По Проклу (ИАЭ VII, кн. 2, 159), например, необходимо говорить о геометрической фантазии, поскольку геометрические фигуры вовсе не подчиняются никаким физическим законам, тем не менее являются самыми настоящими телами, то есть телами в данном случае умопостигаемыми. Это не чистый ум, но творческий ум, фантазирующий ум. С другой стороны, результатом творческого ума вовсе не является также и искусство. Художественное произведение есть результат фантазии, но фантазия эта – не чисто человеческая. Это – фантазия космического ума, которому земные художники только подражают.

Итак, подлинная фантазия не есть ни только математическая, ни только художественная, но – общеонтологическая. Здесь опять становится ясным, что художественно творящий и вообще всякий творящий человек есть для античности только микрокосм, который является только более или менее отдаленной эманацией космического ума, то есть микрокосма.

в) Между прочим, нам попался единственный текст, где идет речь об активной и построительной фантазии не в смысле космическом, но в смысле чисто человеческом. Этот текст содержится в XV главе трактата Псевдо-Лонгина "О возвышенном" (об этом – ИАЭ V 458 – 459). Фантазия трактуется здесь как продукт человеческого энтузиазма и вытекающих из него необычайных, не пассивных, но приподнято-восторженных и творчески-активных мыслительных образов. Мы были бы благодарны, если бы кто-нибудь еще указал нам подобного же рода античные тексты об активно-человеческой фантазии, то есть уже не в античном, но, скорее, в западноевропейском смысле слова. Если нам попался один такой текст, то ничто не мешает и тому, чтобы попались и другие подобного же рода тексты.

Этому термину предстояло великое будущее, но преимущественно не в античности, а в последующих культурах. Буквально этот термин означает "дуновение" или даже просто "ветер", "порыв ветра". Очень рано термин этот стал обозначать и "дыхание". Но процессы дыхания настолько характерны для жизни живого существа, что делается вполне понятным и духовное расширение термина вплоть до значения "дух". Подобного рода углубленное значение термина вполне заметно уже и в античных текстах, хотя оно и было лишено здесь личностного углубления. Зато это последнее расцвело в средние века и в Новое время, начиная еще с эпохи раннего христианства.

а) Любопытно то, что еще до появления термина "пневма" огромная значимость дуновения и дыхания нашла для себя яркое выражение уже в период мифологии. У Гомера (Ил. XX 221 – 225) читаем, что северный ветер Борей оплодотворил собою целое стадо кобылиц. Эсхил (Suppl. 574 – 581 Weil.) с помощью поэтических образов изображает, как Зевс одним своим дуновением (epipnoiais) на Ио заставил ее произвести на свет младенца Эпафа. Таким образом, глубокое и притом весьма специфическое значение дуновения и дыхания вполне ощутимо заметно еще и в чисто мифологических текстах, еще не содержащих самого термина "пневма".

б) Что касается литературных текстов, то ранние из них понимают пневму либо как просто "дуновение", то есть физически, либо как "дыхание", то есть чисто физиологически. В качестве примера для первого значения приведем Эсхила (Prom. 1085 – 1086) и для второго – опять-таки Эсхила (Eum. 568) и Еврипида (Phoen. 787; Bacch. 128 N.). Имеется также пример и на совместное физически-физиологическое значение – у Анаксимена (B 2).

в) Далее, необходимо отметить тексты, в которых на первый план выдвигается момент жизни или даже души. Когда говорится о "пневме жизни" (Aesch. Pers. 507), то явно дыхание начинает здесь мыслиться более жизненно. Но имеется достаточно текстов, где дыхание жизни прямо отождествляется с самой жизнью. Когда читается, что он "погубил пневму" (Aesch. Sept. 981), то ясно, что под пневмой здесь понимается сама жизнь человека. Таковы же и другие многочисленные тексты (Eur. Phoen. 851, Hec. 571, Orest. 277, Tro. 785).

Но жизнь и душа могут пониматься и более сложно и более возвышенно, что естественно приводит к углублению и соответствующую пневму.

Когда имеется в виду проницательность и познание высших предметов, то и пневма, благодаря которой это осуществляется, получает тоже возвышенный и даже божественный смысл (Plat. Axioch. 370c). У Плутарха тоже приводятся слова о "священной и демонической пневме" в мусических искусствах (De exil. 13, 605a).

г) Однако наибольшее философское обобщение этот термин нашел у стоиков. Если миновать тексты с физическим значением пневмы, то стоит указать сначала один фрагмент (из Галена, SVF II 716), по которому к двойному делению у врачей пневмы на "физическую" и "психическую" в растениях и у живых существ стоики добавили еще пневму hecticon, поскольку hexis по-гречески значит "состояние". Речь идет по-видимому, о принципе устойчивого единообразия предметов. Но это только начало дела. Мы уже не раз встречали выше, что стоики для обрисования космоса как живого организма полагали основу космоса в "теплой пневме", так что космос оказывался и теплым и дышащим, а равно и все, что внутри космоса. Но мало и этого. Посидоний (фрг. 101 Edel.) определяет бога как "интеллектуальную (noeron) и огненную (pyrodes) пневму". Пневма – "сущность природы и души" (SVF II 715), "движущаяся из себя и к себе" (442), "пронизывающая все тела" (там же), "все единящая" (441). "Логос бога" есть "телесная пневма" (1051). Однако стоический логос есть не только "разум", но и действует по законам сверхразумной судьбы. Следовательно, "сущность судьбы" есть "пневматическая сила" (1913).

Таким образом, понимание пневмы как универсально-космического начала точнейшим образом было формулировано уже у стоиков. Не хватало еще одного момента, чтобы история пневмы была закончена в античности. Этот момент заключается в том, что стоики при всем своем логизме и пневматологии решительно все на свете считали только телом. Тексты на эту тему – в ИАЭ V 145 – 149. Оставалось все материальные процессы внутри космоса понять как смысловую эманацию основной огненной пневмы, и античная мысль тем самым уже переходила на пути неоплатонизма.

д) У Плотина имеются тексты и с физическим значением пневмы, и с значением чисто психическим (например, II 2, 2, 21; III 6, 5, 27; IV 4, 26, 24 – 26). Но имеются тексты и с космическим значением пневмы (IV 7, 3, 26 – 28), причем не без ссылок на стоиков и их "интеллектуальный огонь" (4, 1 – 15; 7, 1 – 10), но с критикой стоического учения о телесности пневмы (8, 28 – 34; 8, 1 – 5). Но, по Плотину, это не мешает тому, чтобы пневма, входя в живой организм свыше, в то же самое время сближалась с человеческой кровью (8, 32 – 35). Однако дело не только в том, что Плотин постоянно сближает пневму с жизнью вообще, но в том, что сама-то душа, по Плотину, возникает в результате диалектического развития ума и сверхразумного первоединства. Эта печать ноуменального и сверхноуменального первоединства в сравнении со стоиками, несомненно, является большим философским прогрессом и завершением всего античного представления о пневме. У Плотина (VI 7, 12, 23 – 29) имеется такой текст, который прямо ставит пневму в связь с универсально наличным и универсально различным моментами единичности.

Эту тенденцию к универсальному пониманию пневмы можно находить и у Прокла, который (In Plat. Theol. IV 19, p. 55, 12 – 16 Saffr.-Wester.) отрицает возможность пригодности пневмы для связывания вещей, поскольку сама она еще нуждается в раздельности.

6. Пневма в античном христианстве

Из огромной истории христианства к античности относятся только первые ее века, которые обычно именуются в науке ранним христианством и занимают первые три или четыре века.

а) Уже с самого начала пневма понималась в христианской литературе небывалым для предыдущей античности образом, хотя подготовка этого нового учения, если иметь в виду приведенные сейчас у нас материалы, была дана в самой выразительной форме еще и вне христианства. Дело в том, что уже стоическая пневма, как мы сейчас сказали, получила еще до христианства такое универсальное и такое духовное значение, что для христианства здесь не хватало только одного, а именно понимания пневмы как абсолютной личности. Для христианства такая пневма тоже была и универсальна, и всеохватна, и всемогуща, но она всегда оставалась здесь только предельным обобщением чувственно-материального космоса. Для христианства этого было мало. Пневму уже в раннем христианстве стали понимать как такую личность, которая выше всякого чувственно-материального космоса, нисколько в нем не нуждается и от него не зависит, а, наоборот, является его создателем, его творцом.

б) Евангелист Иоанн (IV 24) так и пишет: "Бог есть пневма". Этот термин "пневма" приходится переводить здесь как "дух", но слово "дух" звучит достаточно абстрактно, в то время как не только у Иоанна, но, как мы сейчас установили, уже у языческих философов этот термин указывает на живое существо со всеми его, даже и чисто материальными, проявлениями. Убежденный монотеист и восторженный проповедник христологии, апостол Павел тоже пишет без всякого колебания во Втором послании к коринфянам (III 17): "Господь есть пневма". Что эта пневма обладает острейшими личностными функциями, видно во многих местах Нового завета, как, например, из Евангелия Иоанна (XIV 16 сл., 26, XV 26, XVI 8 – 14), где Христос обещает послать ученикам Духа Святого, Утешителя, который напомнит им то, о чем учил он, Христос, и наставит их на путь истинный.

в) Личностный характер христианского учения о пневме был в свое время полной новостью и свидетельством о наступлении новой исторической эпохи. В этом отношении между абсолютным персонализмом христианского монотеизма и абсолютным языческим пантеизмом не было ровно ничего общего. Однако в прочих отношениях, и прежде всего в отношении последовательности логических категорий, могло быть и фактически было огромное сходство. Поэтому если, например, в языческом неоплатонизме космическая душа оказывалась на третьем месте после абсолютного первоединства и докосмического ума, то делается вполне понятным, что христианская пневма тоже оказалась на третьем месте после порождающего принципа и после его разумного оформления, будучи таким же становлением первого начала и его благодатным исхождением, каким была также и космическая душа у неоплатоников.

В этом смысле для историка философии и для историка философской эстетики очень важно существование в христианской литературе небольшого философского трактата "О Духе Святом", который считается неподлинным трактатом Василия Великого. В русской литературе имеется подробный анализ, сопоставляющий многочисленные места этого трактата с "Эннеадами" Плотина15. Этот анализ убедительно доказывает безусловное совпадение многих текстов данного трактата с Плотином. В результате этого становится ясной полная допустимость использования языческого неоплатонизма у христианского писателя. При этом ясно также и то, что нельзя говорить ни о каком заимствовании у Плотина, если иметь в виду основное отличие христианской пневмы от языческой, поскольку языческая пневма со всеми своими самыми высокими обобщениями всегда оставалась чувственно-материальным космологизмом, христианство же выступило в истории в защиту духовного персонализма и осталось таковым навсегда, несмотря на отдельные и весьма многочисленные уклоны и ереси.

г) И если указанный у нас сейчас небольшой анонимный трактат о Духе Святом в собрании сочинений Василия Великого считается неподлинным, то подлинным было сочинение Василия Великого "О Духе Святом", в десятой главе которого тоже можно находить влияние Плотина16.

В результате необходимо сказать, что раннехристианское понимание пневмы следует привлекать для того, чтобы не было уже никакой возможности модернизировать стоические и неоплатонические концепции, лишая их характера пантеистического космологизма и навязывая им совершенно не свойственный характер монотеистического персонализма. И христианская теология особенно чужда актерского представления о человеке и представления космоса как всеобщей театральной постановки судьбы. Поскольку, однако, раннее христианство все же относится к античности, мы должны были и о нем сказать по крайней мере самое главное, как потому, что здесь была полная противоположность исконным античным концепциям, так и потому, что это была все же античность, хотя и поздняя, хотя и предвещающая наступление новой, уже не античной, но все же тысячелетней культуры.

7. Театрально-космическая роль

В античном понимании человека имеется, однако, еще один момент, который почти никогда не учитывается, но который представляет собою очевиднейший вывод из античного соотношения человека и судьбы.

а) Человек в основном, конечно, мыслился в античности как свободный. С другой стороны, однако, поскольку в основе всего античного мировоззрения лежала интуиция внеразумного тела, получалось так, что даже и последнее завершение понятия тела необходимым образом ограничивало и всю телесную сумму в виде космоса только одними телесными возможностями и не приходило к такому разуму, который был бы выше всех вещей и тел и управлял бы ими извне. Космос со всеми своими процессами возникновения и уничтожения был полным и окончательным абсолютом. А это означало и абсолютизацию и всей хаотической случайности, которая свойственна чувственно-материальному космосу наряду с его, тоже вечной, правильностью и красотой. Другими словами, примат телесной интуиции обязательно приводил к признанию наряду с вечным разумом также и вечной, но уже внеразумной судьбы.

б) В результате всего этого свободный человек мог использовать свою свободу только в пределах всесильной судьбы. А это и означало, что человек трактовался как свободный исполнитель решений судьбы, то есть как свободно действующий актер при разыгрывании роли в том космическом театральном представлении, сюжет которого придумал не он сам, но судьба. Поэтому последняя конкретность античного человека заключалась в свободном и максимально талантливом актерстве в общекосмической драме, которая понималась, как преподанная судьбой.

Однако эта фаталистически актерская сущность человека, чтобы стать для нас понятной, требует много разных объяснений, и поэтому специальная речь на эту тему пойдет у нас ниже, а непосредственно сейчас мы, в соответствии с нашим планом исследования, должны говорить о космосе в самом общем смысле.

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Введение

В центре внимания Платона -- проблемы человека, общества. Почти вся его философия пронизана смысложизненными и этическими проблемами, вопросами, связанными с природой высшего блага, его осуществления в поведенческих актах людей, жизни общества. Его можно считать одним из первых античных философов, который в систематической форме представил свое понимание государства. Для того чтобы правильно понять социально-политические взгляды Платона, необходимо сделать небольшой экскурс в его философские воззрения, поскольку его социальные и политические воззрения неотделимы от его философского мировоззрения.

1. Тройственнос ть философии и взглядов Платона

Для Платона характерен единый подход ко всем сферам реальности, что особенно рельефно просматривается при сопоставлении рисуемых им картин Космоса, государства, души человека. Во всех случаях обнаруживается структурная аналогия с заключенными в его метафизике тремя фундаментальными факторами бытия

Мир идей, т. е. идеальный план реальности.

Реализация заключенного в мире идей плана.

Исходный, неоформленный материал.

Соответственно, всюду у Платона можно обнаружить три элемента, которые выполняют данные три функции: познание плана, исполнение и сырой материал плана. Эти функции в составе души закреплены, соответственно, за разумной частью души, волевой и вожделеющей. Трем составляющим человеческой души -- разумной, волевой и вожделеющей -- аналогичны в государстве Платона три схожих начала -- совещательное, защитное и деловое, а этим последним соответствуют три группы людей (сословия) -- правители, воины (или стражи), производители.

2. Представле ние о мире и космосе по Платону

2.1 Мир идей

Известно, что учение Платона -- объективный идеализм. Мир, по Платону -- не телесный космос, лишенный индивидуальности, не отдельные материальные вещи, наполняющие Вселенную: в нем общее совмещено с единственным, а космическое -- с человеческим. Прекрасный материальный космос, собравший множество единичностей в одно нераздельное целое, живет и дышит, пульсирует, преисполнен различных потенций и управляется законами, находящимися за его пределами. Это самые общие закономерности, по которым живет и развивается весь космос, составляют особый надкосмический мир и называются у Платона миром идей. Мир идей -- это реально существующая, бестелесная, чувственно не воспринимаемая, умопостигаемая сущность. Каждая из них, «единообразная и существующая сама по себе, всегда неизменна и одинакова и никогда, ни при каких условиях, не подвержена ни малейшему изменению». Мир идей находится вне времени, он не живет, а пребывает, покоится в вечности. Мир идей -- это некое упорядоченное множество сущностей, система, в рамках которой имеются высшие и низшие идеи. К высшим идеям относятся идеи истинного и прекрасного. Но наивысшей, по Платону, является идея Блага, которая и стягивает все множество идей в некоторое единство. Это единство цели. Порядок, господствующий в мире, есть порядок целесообразный: все направляется к благой цели. Именно идея Блага является самым важным знанием, через него становятся «пригодным и полезным справедливость и все остальное». Все эти свойства делают платоновский мир идей подлинным, действительным бытием и поэтому единственным предметом истинного познания.

2.2 Истинное бытие

Наряду с миром идей существует и мир материальных, чувственно воспринимаемых явлений и вещей, который не обладает статусом действительного, истинного бытия. Все предметы и явления этого мира, которые мы познаем посредством чувств, являются лишь тенью и производны от мира идей. Они не могут быть подлинно сущим, потому что они преходящи: возникают, гибнут и изменяются. Многообразие чувственного мира обусловлено материей, которая и есть восприемница и как бы кормилица всякого рождения. Назначение ее состоит в том, чтобы во всем своем объеме хорошо воспринимать отпечатки всех вечно сущих вещей, соответственно «быть по природе своей чуждой каким бы то ни было формам».

2.3 Материя

Материя -- небытие, беспредельное начало и условие пространственного обособления множества вещей, существующих в чувственном мире. Мир реальных, чувственно воспринимаемых явлений и вещей -- это кажущееся бытие, которое занимает срединное положение между областью подлинно реального бытия (мира идей) и областью небытия (материей как таковой). Будучи порождением обеих этих областей, мир чувственных вещей в какой-то мере соединяет в себе противоположности, он есть единство противоположностей: бытия и небытия, неизменного и изменчивого, неподвижного и движущегося, причастного к единственному и множественному и т. д.

3. Душа по Платону

Душа, по мнению Платона, занимает срединное положение между миром чистого бытия и миром обусловленных телом страстей и желаний. Она состоит из трех неравноценных частей

Разумной

Волевой (аффективной)

Вожделенной

Высшей является разумная часть души, с помощью которой человек созерцает вечный мир идей и которая стремится к благу. Платоновская душа (мировая душа в космосе, индивидуальные души в сердцах людей) является подлинной причиной вещей, играет руководящую роль в действиях тела. Она есть понятие или смысл, идея или жизнь тела. Но, будучи жизнью тела, она несовместима с его смертью. Если отдельные предметы изменяются, как изменяется и человеческое тело, то душа всегда тождественна себе, будучи, тем самым, ближе к божественному и вечному. Она, подобно идее, едина и неделима. Тело же, поскольку в него привходит материя, делимо и состоит из частей, а следовательно, изменчиво, нетождественно себе, смертно и тленно. Тело рассматривается Платоном как темница души, из которой последняя должна освободиться, а для этого необходимо очиститься, подчинив свои чувственные влечения высшему стремлению к благу. А это достигается путем познания идей, которые созерцает разумная душа. Человек, являясь существом чувственного мира, может быть ближе к бытию и небытию в зависимости от того, какая часть (или сторона) души в нем берет верх. Он может в зависимости от руководства и направления своих действий либо усиливать в себе сторону, причастную к бытию, возвышаться до истинно-сущего, усиливать и укреплять в себе разумное начало или опускаться и тяжелеть, уступать чувственным желаниям, отчуждать в себе начало истинно разумного познания. Человек может быть способен к возвышению до истинно сущего, потому, что человеческая душа, согласно Платону, по своей природе бывала созерцательницей подлинно сущего и обладала подлинным знанием. Оно не может быть совершенно утрачено, не может погибнуть даже после того, как душа опускается на Землю и принимает телесную оболочку. Душа всегда обладает возможностью восстановить приобретенное в сверхчувственном мире знания истинно сущее. Средством этого восстановления и является платоновское припоминание. Однако чтобы потенциальное обладание знанием превратилось в действительное обладание, необходим долгий и трудный путь воспитания души.

4. Теория государства Платона

4.1 Сос ловно-кастовое деление общества

В своих произведениях, посвященных социально-политическим вопросам, Платон говорит о модели идеального, лучшего государства, являющегося отражением идеальной сущности, служащего реализацией мира идей, максимально возможного и доступного для людей. Во главе угла Платон ставит разделение общества на касты, сословия или группы. Таких групп Платон выделяет три, в этом проявляется присущая Платоновской философии тройственность. Такое разделение общества на три класса является закономерным, потому что в каждом из людей преобладающей является одна из трех составляющих души.

4.1.1 Сословие философов-правителей

Философы-правители - люди, в чьей душе преобладает разумная часть души. Как правило, у очень немногих людей преобладает данная часть души, поэтому напрашивается вывод, что в государстве Платона будет править некая малая часть людей способных узреть красоту и порядок идей, стремящихся к высшему благу. Страстное влечет к познанию, правдивости, решительное неприятие какой бы то ни было лжи, ненависть к ней и любовь к истине выделяют правителей из остальной массы народа. Только философы могут избавить душу от телесного гнета и воспарить в мир вечных идей, постичь его, и с этих сверхчувствительных позиций рассматривать все человеческие дела.

4.1.2 Сословие воинов-стражей

Люди, в чьей душе преобладает волевая, аффективная часть души становится воинами-стражами. Данная характеристика присуща гораздо большему числу людей, что обеспечивает вооруженные силы государства новыми рекрутами. Члены данного сословия должны обладать благородными страстями -- мужеством, умением подчинять вожделения долгу. Платон сосредоточил свое внимание на воспитании воинов. Постоянное местопребывание воинов - лагерь, расположенный так, чтобы, наблюдая и действуя из него, воинам было удобно возвращать к повиновению всех восставших против установленного порядка, а также легко отражать нападение неприятеля, откуда бы он ни явился. Питание воинов происходит в общих столовых. Весь распорядок и рамки жизни стражей направлены на ограждение их от губительного влияния личной собственности и в первую очередь от тлетворного влияния денег. Для стражей возможно лишь соединение мужчин с женщиной для рождения детей, семья для них в сущности невозможна. Как только рождается младенец, его отбирают у матери и передают на усмотрение правителей, которые лучших из новорожденных направляют к кормилицам, а худших обрекают на гибель в скрытом месте. Впоследствии матери допускаются к кормлению младенцев, но в это время они уже не знают, какие дети рождены ими, а какие - другими женщинами. Все стражи-мужчины считаются отцами всех детей, а все женщины - общими женами всех стражей. Для Платона осуществление этого постулата означает достижение высшей формы единства в государстве.

4.1.3 Сословие производителей

Люди, в чьей душе преобладаетвожделенная часть призваны, по мнению Платона, заниматься физическим трудом, кормить и обеспечивать все общество, ибо они с самого начала слишком сильно привержены к телесно-физическому миру. Это сословие производителей (крестьян, ремесленников, рабочих, торговцев и т. п.). Платона почти не занимают вопросы устройства жизни и труда производящего класса, вопросы его быта, его морального состояния. Платон оставляет за рабочими принадлежащее им имущество и лишь обусловливает пользование этим имуществом. Он ограничивает его условиями, которые продиктованы вовсе не заботой о жизни и благополучии рабочих, а только соображениями о том, что требуется для того, чтобы они хорошо и в достаточном количестве производили все необходимое для двух высших классов - правителей и воинов. Вот в общей форме эти условия.

· Устранение из жизни рабочих главного источника нравственной порчи - противоположных полюсов богатства и бедности. Богатые ремесленники перестают радеть о своем деле, бедные и сами не в состоянии из-за отсутствия необходимых орудий хорошо работать и не могут хорошо обучать своей работе учеников.

· Ограничение функций рабочего одним-единственным видом специализированного общественного труда. Это тот его вид, к которому работник наиболее способен по своим природным задаткам, но который определяется не им самим, а предписывается правителями государства.

· Строжайшее повиновение. Оно обусловлено всем строем убеждений рабочего и прямо следует из основной для него доблести - сдерживающей меры.

Платоновское понимание равенства, как и неравенства, предполагает разную меру в применении этого принципа к различным социальным группам и, стало быть, неодномерность социального пространства. Образно
выражаясь платоновское равенство -- это не наполнение двух разных по объему сосудов одинаковым количеством жидкости, а наполнение доверху и, возможно, различной жидкостью. Различная мера берется здесь как в количественном, так и в качественном смысле. Отношения равенства или неравенства между различными субъектами всегда присутствуют там, где налицо укорененность сравниваемых субъектов в социальной структуре, хотя основания их укорененности могут быть различными, диаметрально противоположными.

Платон был уверен, что некоторым людям по самой их природе подобает быть философами и правителями государства, а всем прочим надо заниматься не этим, а следовать за теми, кто руководит. Платон признает, что между происхождением человека из того или иного класса и его нравственными и интеллектуальными свойствами нет необходимой связи: люди, наделенные высшими нравственными и умственными задатками, могут родиться в низшем общественном классе, и, наоборот, рожденные от граждан обоих высших классов могут оказаться с низкими душами. Поэтому в обязанности правителей входит обязанность и право исследовать нравственные задатки детей и распределять их между тремя основными классами государства. Для Платона важно было строго отделить высшие классы от низшего. Что же касается вопроса о том, каким образом работники специализированного труда должны подготавливаться к квалифицированному выполнению своих функций, то в подробности его Платон не входит.

4.2 Чет ыре главные добродетели Платона

Основным принципом идеального государственного устройства Платон считает справедливость. Это понятие наполнено у Платона экономическим, политическим и социальным содержанием. По разъяснению Платона, каждому гражданину справедливость отводит особое занятие и положение. Эти занятия разделены так, что одно сословие посвящено первому занятию, а другое -- второму. Еще одно сословие, занимающее срединное положение между этими двумя сословиями, является помощником первого и проводит в жизнь его волю. Господство справедливости сплачивает разнообразные, и даже разнородные части государства в гармоническое целое, посредством которого все четыре выдвинутые Платоном добродетели -- мудрость и наука, мужество, умеренность, справедливость -- имеются в государстве.

4.2.1 Мудрость

Государство будет мудрым и хорошо разбирающимся не благодаря имеющимся в нем многообразным знаниям, относящимся ко многим единичным знаниям, составляющим достояние третьего сословия (например: земледелие, кузнечное ремесло, ремесленные и коммерческие науки и т. п.), а благодаря истинным наукам, имеющим свою реальность в том сословии правителей, которые указывают государству, как ему лучше вести себя внутри самого себя и в отношении других государств. Под мудростью Платон понимает высшее знание, или способность дать добрый совет, когда речь идет о государстве в целом. Мудрость - это доблесть, свойственная весьма немногим - философам, - и это не столько даже специальность по руководству государством, сколько созерцание занебесной области вечных и совершенных идей - доблесть, в основе своей нравственная. Но для достижения благоденствия правители должны быть не мнимыми, а истинными философами: под ними Платон разумеет только «любящих созерцать истину».

4.2.2 Мужество

Мужество государства определяется Платоном как твердое отстаивание справедливого и соответствующего законам мнения о том, чего следует опасаться. Это твердо составленное мнение, которое упрочилось в душе, так что ни вожделения, ни удовольствия не могут его поколебать. Этой добродетели соответствует сословие воинов.

4.2.3 Умеренность (сдерживающая мера )

Третья доблесть совершенного государства, или сдерживающая мера, есть уже не качество особого класса, а доблесть, принадлежащая всем членам государства. Она не ограничена частями государства и является общей для всех сословий, ибо она состоит именно в том, что никакой момент, никакая определенность или единичность не изолируются, не превращают себя в сущность. Там, где она налицо, все члены общества признают и соблюдают принятый в совершенном государстве закон и существующее в нем правительство, сдерживающее и умеряющее дурные порывы. Сдерживающая мера приводит к гармоничному согласию лучших и худших сторон. Несмотря на то, что эта добродетель всеобща, она все же более всего находит применение в отношении третьего сословия, труд представителей которого и есть момент деятельности, ограничивающейся единичным, и должна быть сведена к всеобщему и существовать для него.

4.2.4 Справедливость

Четвертая доблесть - справедливость. Ее наличие, ее торжество в государстве и обусловлено сдерживающей мерой. Именно в силу справедливости каждый класс, каждый разряд в государстве и каждый отдельный человек получает для исполнения и осуществления свое особое дело, к которому его природа наиболее способна. Менее всего Платон стремится к тому, чтобы уделить гражданам и классам граждан одинаковые права. Всеми силами он хочет оградить свое идеальное государство от смешения классов, от исполнения гражданами одного класса обязанностей и функций граждан другого класса. Он прямо характеризует справедливость как доблесть, не допускающую возможности подобного смешения. Наименьшей бедой, по его мнению, было бы смешение или совмещение различных специальностей внутри класса работников производительного труда: если, например, плотник станет делать работу сапожника, а сапожник - работу плотника или если кто-либо из них захочет делать и то, и другое. Но было бы хуже, просто гибельно для государства, если бы какой-то ремесленник или промышленник пожелал бы заняться воинским делом, а воин, неспособный и неподготовленный, посягнул бы на функцию управления, или если кто-нибудь захотел бы одновременно совершать все эти дела. Даже при наличии первых трех видов доблести многоделание и взаимный обмен занятиями причиняют государству величайший вред и поэтому могут быть названы злодеянием. И наоборот, исполнение своего предназначения будет справедливостью и сделает государство справедливым.

4.3 Господство закона в государстве Платона

Идеальное государство Платон связывает с господством закона. Оно и есть то самое государство, где закон незыблем и главенствует, где все граждане независимо от занимаемой должности и положения (исключая рабов) одинаково ограничивают свою свободу и подчиняются законам. Все зависит от законов, а не от усмотрения правителей, которые призваны не заменять, а уточнять действующие и вводить необходимые новые законы в соответствии с потребностями в границах идеального проекта. Чтобы закон не нарушали не только граждане, но и правители и законы не менялись в зависимости от убеждений и пристрастий правителей, а в самой законодательной сфере не царил хаос и произвол, необходимо обеспечить соблюдение законного порядка в жизни общества и разработать специальную систему мер, обеспечивающих прочность и устойчивость закона, его реализацию и обязательность для всех. Такая система мер будет способствовать укреплению государства, поэтому она не может быть произвольно установлена кем-либо, а должна быть введена из сущности государства, т. е. из его идеи. Для этого, исходя из свойств государства как такового, следует логически вывести его частные характеристики, решить вопрос о роли индивидов в нем. Здесь платоновская логика идет в последовательности умозаключений от государства к индивиду, но не наоборот, что предопределяет тотальное подчинение индивида государству. Индивидуальная свобода признается только в той мере, в какой она необходима государству, что сегодня рассматривается нами как признак тоталитаризма.

Но как осуществить такой проект? Этот же порядок есть порядок души, следовательно, в государстве Платона учитываются естественные склонности людей, а принуждение лишь призвано способствовать более полной реализации этих склонностей. Лишь те, кто склонен философствовать, любит мудрость, способны самостоятельно определить свое призвание и без внешнего принужденииреализовать его. К этой категории людей применим принцип внутреннейсвободы личности, личной нравственности. Поэтому именно они должны инициировать идеальное государство и быть его правителями и законодателями, разрабатывать строгие правила для себя и других сословий, устанавливать для всего общества нормы справедливости. Волю мудрецов-правителей должны осуществлять солдаты-полицейские, воспитание и образ жизни которых должны быть всецело подчинены возложенной на них миссии. Весь смысл их существования Платон видит именно в этом.

Несколько более свободна личная жизнь третьего сословия. Несмотря на то, что жизнь этого сословия тоже подчинена строгому регламенту и по отношению к ним допускаются такие методы и средства, как манипуляция сознанием, принуждение к труду, насилие над пьяницами и лентяями, они имеют право на частную собственность, от которой отчуждены первые две категории граждан.

платон космос материя государство общество

4.4 Сдерживающие меры в государстве Платона

В государстве Платона предусмотрены меры, к тому чтобы никто не становился ни слишком бедным, ибо они тогда будут неспособны обеспечивать общество средствами к жизни, ни слишком богатыми, ибо они тогда возомнят о себе слишком много, станут нарушать установленный порядок, угрожать власти мудрецов. Умеренность и средний достаток -- вот условия стабильности идеального государства, а значит, цель и предназначение жизни граждан третьего сословия. Признавая свободу членов всех трех сословий, Платон постоянно подчеркивает, что целью проектируемого государства является благо целого, всех сословий, счастье всего государства в целом. Причем счастье прекрасного целого -- это не обычно-человеческое «хорошо», а философски-политическое «справедливо».

Достижение счастья прекрасного целого в платоновском варианте предполагает огосударствление всех без исключения сфер общественной и личной жизни людей, массовое превращение человека в социальную функцию, полностью поглощающую его индивидуальность. Платоновский проект в качестве своего антропологического компонента предполагает тотальную переделку человеческой природы, производства в индивидах таких многообразных субъективных структур, которые бы принуждали самих индивидов добровольно укреплять статус-кво государства и осуществлять воспроизводство системы в целом. Разумеется, всего этого нельзя достичь только лишь полицейскими мерами и мерами морального воздействия. Прекрасно понимая это, Платон наряду с ними предусматривает применение различных методов манипуляции общественным мнением, сознанием людей, включающих обман (царская ложь), дезинформацию, подавление инакомыслия и др.

По всей вероятности, манипуляция индивидами с целью невидимого подавления их индивидуальной личности и замещения ее другим субъектом является атрибутивным свойством платоновского идеального государства, необходимым для его укрепления и нормального функционирования. У Платона можно обнаружить такие способы, виды манипуляции, как ценностная дезориентация, культивирование мнимой заинтересованности в существующих порядках, привитие одномыслия и др. Они находят свою реализацию через определенную систему воспитания и образования, идеологической обработки сознания людей, религию. Платон не только подвергает жесткой цензуре искусство и литературу, но и изгоняет изсвоего государства некоторые ее виды. В государстве допускаетсяцарская ложь, которая должна быть исключительным правом правительства. Оно должно внедрять некоторые мифы, которые станут достоянием сознания людей если не первого, то последующих поколений. Наиболее важной частью мифотворчества правительства является догмат, что Бог создал людей трех сортов: лучшие сделаны из золота, средний класс -- из серебра и простолюдины -- из меди и железа. Этот догмат внедряет в общество мифологему о справедливости, согласно которой каждый должен выполнять свою собственную работу, не вмешиваясь в работу других, потому что каждый человек, каждая вещь умеет свое предустановленное место и преопределенную функцию.

Эти способы и виды манипуляции, предполагаемые Платоном направлены к таким социально-политическим и идеологическим абстракциям, как «всеобщее благо», «счастье прекрасного целого», «справедливость» и т. д. Никакой личности, ни плохой, ни хорошей, подчинение всего личного статуарно-целому и общему -- вот основной принцип социального бытия по Платону.

Вывод

В утопии Платона не только выражены представления философа об идеальном государственном порядке, но и отражены важнейшие черты действительного, реального античного полиса - далекие от намеченного идеала. Сам того не замечая и не желая, Платон обнажает классовое происхождение и классовую тенденцию своей утопии. Сквозь идеализирующие очертания изображаемой Платоном гармонии ясно проступает противоположность высших рабовладельческих классов и низших классов, резко обособленных друг от друга.

Недостаточно обосновано у Платона созерцание идей, которое является профессией сословия философов. Что они созерцают, кроме небесного свода с его вечно правильными, механически и геометрически размеренными движениями? Общественные отношения, возникающие по законам геометрии или астрономии, являются отношениями чертежника к его чертежу. Если одно сословие только чертит, а другое является только чертежом, то это близко к тому, что обыкновенно называется рабовладением, следовательно, независимо от своего непосредственного содержания, утопия Платона в конечном счете отражает рабовладельческую основу эпохи разложения греческих полисов. Платон остался до конца верен строгим и суровым идеалам старой Греции, в спартанско-критском духе.

В идеальном государстве Платона не только работники напоминают рабов, но и члены двух высших классов не знают полной и истинной свободы. Субъектом свободы и высшего совершенства оказывается у Платона не отдельная личность и даже не отдельный класс, а только все общество, все государство в целом. Это государство существует ради самого себя, ради своего внешнего великолепия, что касается гражданина, то его назначение только в том, чтобы способствовать красоте его построения в роли служебного члена. Все признаются лишь как всеобщие люди.

Размещено на Allbest.ru

Подобные документы

"Вторая навигация", или открытие метафизики. Гиперурания, или мир идей. Структура идеального мира. Теория идей. Источники и ступени познания. Дуалистическое понимание человека и очищение души.

реферат , добавлен 12.11.2002


Жизненный путь Платона, Сократ и диалоги. Платоновская социальная этика, четыре основные добродетели души и принципы построения "идеального государства". Отношение Платона к современным ему формам государственного устройства. Тимократия и аристократия.

курсовая работа , добавлен 24.04.2009


Изучение учения Платона о трех началах души, устройстве государства и общественной жизни. Процесс формирования политических взглядов Платона, роль и место концепций "Идеального государства" в творчестве ученого. Сущность платоновского государства.

курсовая работа , добавлен 25.06.2010


Основные принципы учения о "мире идей". Особенности платоновского понимания диалектики. Теория космического миропорядка. Отношение идей к вещам. Отвлечённая диалектика эйдоса. Типы государственного устройства. Черты и принципы идеального государства.

курсовая работа , добавлен 27.03.2015


Платон - величайший мыслитель Древней Греции, "загадка" мировой культуры, основатель первой в мире Академии. Реакционная социально-политическая система взглядов в учении объективного идеализма; теория познания истинного бытия. Учение Платона о душе.

реферат , добавлен 26.01.2012


Теория души в творчестве древнегреческого философа Платона. Нерушимость, вечность Царства Идей. Дуалистическое понимание человека. Парадоксы "бегства от тела" и "бегства от мира" и их смысл. Очищение души как познание и диалектика как обращение.

реферат , добавлен 19.11.2012


Учение Платона о мире идей и мире вещей. Многогранность дарования Платона удивительна. Большой интерес представляет социальная философия Платона. Гносеологическая теория анамнезиса. Учение о человеке и воспитании. Социальная утопия Платона и государство.

контрольная работа , добавлен 10.04.2009


История политических учений. Теория божественного происхождения власти в учениях Древнего мира. Основы политической философии и юриспруденции. Основные аспекты государства Платона. Значение труда философа для развития знаний в области государства и права.

реферат , добавлен 31.10.2011


Различие между сущностью и явлением по Платону. Материя как первичный материал, потенция вещей по Аристотелю. Космология и теория познания в учении Платона. Основное содержание философского учения Аристотеля. Учения Аристотеля о душе и о человеке.

контрольная работа , добавлен 20.02.2010


Краткие биографические сведения о древнегреческом философе Платоне - ученике Сократа, учителе Аристотеля. "Модель мира" Платона. Тройственность души человека согласно теории философа. Сущность учения о познании Платона, его модель идеального государства.